Если Людендорф предполагал найти в оставленной цитадели командный центр («ядро») фортов и/или коменданта крепости, то он ошибся. Леман находился в форте Лонсен, цитадель оказалась пустой коробкой, пригодной даже не для обороны, а разве что для содержания бельгийских заложников (епископа, бургомистра, представителей тяжелой промышленности, депутатов и сенаторов[916]). В своих «Военных воспоминаниях» Людендорф после описания взятия цитадели дерзнул заявить: «Взятое мной на себя дело было тем самым закончено. Теперь я мог просить генерала фон Эммиха отпустить меня»[917]. Издание «Мировая война» вторило ему, утверждая, что благодаря захвату цитадели «налет шести немецких бригад… несмотря на локальные неудачи… в общем достиг своей цели»: «Ядро крепости было в руках немцев, переправы через Маас — целы, падение фортов оставалось всего лишь вопросом времени»[918]. Так перетолковывалось, превращаясь в великую победу, явное поражение. Вечером 7 августа Людендорф под маскировкой покинул район крепости, чтобы доложить в штабе 2-й армии в Аахене о «неуспехе»[919] своего предприятия. Как убедился Бюлов, лично приехавший утром 8 августа из Ганновера в Аахен, не только форты взять не удалось, но и связь с генералом фон Эммихом пропала; существовала опасность, что гарнизон фортов при поддержке французской армии вернет себе город Льеж и уничтожит оставшиеся немецкие войска[920]. Он тотчас передал эту черную весть и вместе с ней первый с начала войны рапорт о больших потерях своей армии, в том числе безвозвратных, начальнику Генштаба фон Мольтке, который, получив печальное послание, перенес еще один удар, окончательно подорвавший его здоровье[921].

«Люттихский провал»[922] доказал сперва командованию 2-й армии, а затем и начальнику Генштаба, что наступление планировалось ошибочно и первые операции грешили серьезными недостатками. Командующего 2-й армией этот провал на несколько дней поверг в глубокую неуверенность насчет положения в Бельгии, а главу военного кабинета барона Морица фон Люнкера побудил 10 августа осведомиться у военного министра фон Фалькенхайна, не возьмет ли тот ввиду полной «несостоятельности Мольтке на себя его функции». Фалькенхайн понял, что начальная операция потерпела неудачу и война теперь «продлится самое малое полтора года»[923]. Тем не менее оперативная сводка командования сухопутных войск 8 августа гласила: «Крепость Люттих взята»[924]. А ведь еще 3 августа представитель Генштаба заверил собравшихся в Рейхстаге представителей прессы: мол, не всегда он сможет говорить всё, «но то, что мы вам скажем, будет правдой»[925].

Объявление о взятии крепости Люттих/Льеж не только ввело в заблуждение немецкую общественность, но и ослепило самого императора. Он решил присвоить обоим победителям — генералу фон Эммиху, которому Большая ставка приписала этот «смелый воинский подвиг»[926], и Людендорфу — первые ордена «Pour le Mйrite». Эммих отказался от награды как от «незаслуженной» и несколько позже «пал на посту», Людендорф принял орден. Он заложил основу легенды о льежском победителе, ставшей первым кирпичиком в здании мифа о непобедимом полководце. В действительности ВК своим фальшивым сообщением сразу же побудило генерал-полковника фон Бюлова поручить непосредственному начальнику Людендорфа во 2-й армии, генералу фон Эйнему, заняться осадой, покорением и захватом фортов силами его IX и X армейских корпусов. Людендорф в военных действиях не участвовал.

Генерал фон Эйнем выезжал 8 августа к Льежу в ложной уверенности, будто по крайней мере форты справа от Мааса взяты по плану[927]. В Эйпене он узнал, «что ни один из фортов Люттиха не пал», а «население принимает энергичное участие в войне». По прибытии на место фон Эйнему сообщили, что фон Эммих находится «некоторым образом в мышеловке» в Льеже и штурмовые части «понесли тяжелые потери» («Я бы ни за что не разрешил штурмовать», — комментировал Эйнем). Он заслушал доклад Людендорфа о том, «что все попытки взять Люттих, т. е. форты, получили кровопролитный отпор» и, опять-таки, что в войсках «большие потери, в том числе среди высших офицеров». Вину за провал своего плана Людендорф свалил на бойцов, которые, по его словам, «думали только о себе… стреляли по своим… спасовали в ночном бою».

Среди оставшихся бригад царило глубокое уныние. Две бригады, наступавшие с юга, вообще исчезли. Они «около полудня 6 августа, решив, что все пропало, пошли обратно к германской границе»[928]. Фон Эйнему положение тоже показалось крайне удручающим: лошадям не хватало овса, рядовым по такой жаре грозили эпидемические заболевания. Первый «просвет» забрезжил перед ним, когда поздно вечером 10 августа поступило известие о прибытии в Аахен военно-морской батареи. После тщетных обстрелов форта Лонсен 28-см гранатами он увидел в новых мортирах «единственно верное средство расстрелять форты». Но транспортировка этих огромных орудий уже на германской территории давалась тяжело; по разбитым бельгийским дорогам она тем более продвигалась медленно. Вечером 11 августа осадная армия все еще сидела «под проклятой крепостью»: «…Эммих внутри, мы снаружи. Военная история обогатилась новым, парадоксальным примером… Только бы пойти вперед!»