Сетрит презрительно ухмыльнулась:

– А ты никогда не думаешь.

Летний вечер, казалось, тянулся целую вечность, но вот солнце наконец коснулось верхушек холмов на северо-западе и окрасило в красный цвет небо, на фоне которого ярко выделялись полоски и пятна облаков с позолоченными краями. Воздух стал густым и вязким. Над их головами пролетел кроншнеп и спланировал в высокую траву, издав пронзительный и какой-то мистический крик.

В конце концов мужчины вышли из сарая, и Танкрад направился прямиком к Элфрун, которая стояла у входа в хижину.

– Там две стопки шкурок, – тихо сказал он. – Одна спрятана между двумя тюками соломы в стропилах – там примерно треть общего количества, и с виду они лучшие по качеству. Твой пастух сказал, что стюард собирался лично отвезти их в Йорк и продать.

– Треть? Самых лучших?

Карие глаза Танкрада вспыхнули.

– Тупые жадные придурки. Зарвались окончательно. Если стюард давал пастуху всего один пенни, тогда у него в доме должна быть припрятана целая кубышка украденного у тебя серебра.

Элфрун открыла было рот, но тут же закрыла его. Часто заморгав, она растерянно взглянула на Сетрит, которая внимательно смотрела на них. Но стояла она далеко, так что ничего услышать, конечно, не могла.

– Что теперь? – спросил Танкрад.

– Так это, выходит, моя вина? Они бы никогда не провели моего отца. – Она прикрыла рот ладонью, стараясь не расплакаться.

Танкрад бросил взгляд на Сетрит и Хирела, которые стояли в нескольких шагах друг от друга.

– А ты в этом уверена? – Он сделал шаг в сторону и собой заслонил ее от них. – Только не здесь. Не показывай им свою слабость.

Она кивнула и вздернула подбородок.

– Я пришлю кого-нибудь за шкурками, – громко сказала она и отвернулась.

Танкрад проводил ее до ворот.

– Ты держалась молодцом.

– Ты правда так думаешь?

Он кивнул.

– Давай. – Он сложил руки, сделав из них ступеньку, чтобы помочь ей взобраться на коня, и она вскочила в седло, при этом больно ударившись коленкой о его заднюю луку. Она развернула Хафока на месте. – Только не думай, что наш разговор на этом закончен, Хирел, – сказала она еще громче и еще резче, чтобы скрыть свою боль.

Но пастуха уже и след простыл. Элфрун в ярости огляделась, чувствуя, как инициатива ускользает из ее рук, словно песок сквозь пальцы.

– Где он?

– Думаете, он мне докладывает? – пожала плечами Сетрит. – Он поплелся куда-то вниз по склону, леди. – Уважительное обращение прозвучало почти издевательски из-за презрительной интонации в ее голосе. – Наверное, отправился искать еще одного потерявшегося ягненка.

Среди деревьев было уже темно, хотя небо еще долго будет оставаться светлым. Они ехали осторожно, пригибаясь под низкими ветками и предоставляя лошадям самим искать путь по высохшему руслу ручья.

Прошло какое-то время, прежде чем Танкрад нарушил молчание:

– И что ты собираешься делать?

– Ты насчет шкурок ягнят? Я вынесу вопрос на сборе. Такие вещи решаются не в Донмуте.

Танкрад искоса взглянул на нее. Лицо ее было бледным и отрешенным, плечи поникли, а пальцы слишком крепко вцепились в поводья.

– Но до сбора еще много недель. Месяцы. Наверное, мне следует обратиться к своему дяде… – Она вдруг прижала руку к груди.

– Погоди. – Он соскользнул с Блис на землю и взял Хафока под уздцы. – Ты сейчас вывалишься из седла.

Она похлопала рукой по высокой луке.

– Из этого седла нельзя вывалиться.

– Ты вообще ела сегодня?

– Ты так печешься обо мне, будто я одна из твоих охотничьих собак.

Он улыбнулся этой шутке:

– У тебя был тяжелый день.

– Да уж, с этим не поспоришь. – Она взглянула на его руку, державшую поводья Хафока. – Как думаешь, мой дядя поехал обратно в монастырь?

– Ну, думаю, да.

– Мне необходимо поговорить с ним о том, что мы видели сегодня. И чем дальше я буду откладывать этот разговор, тем сложнее мне будет его начать. – Она коротко насмешливо ухмыльнулась. – Будь я предоставлена самой себе, я, наверное, словно ничего не случилось, отправилась бы на вечернее богослужение и спокойно пела бы там, как и подобает хорошей девочке. – Горло ей сжал спазм. – Ты поедешь со мной туда? Прямо сейчас?

Танкрад помолчал, а потом спросил:

– Ты хочешь высказать ему все, что об этом думаешь?

– А что, не стоит?

– Ты можешь оставить все как есть.

Она уставилась на него. Такая мысль ей в голову не приходила. Он смотрел на тропу перед собой, и ей сверху была видна только его копна рыжеватых волос.

– Ты хочешь сказать, что мне нужно сделать вид, будто ничего не произошло? – На руку ей упала капля дождя.

Танкрад прищелкнул языком и оттащил Блис от зарослей высокой летней травы.

– Элфрун, про аббата из донмутского монастыря и жену пастуха знают все. Все, кроме, похоже, тебя да еще, наверное, этого пастуха. Они начали играть в свои грязные игры довольно давно.

Лицо Элфрун застыло, мышцы на челюстях заметно напряглись.

– Но это ведь неправильно.

Танкрад вздохнул. Рядом с тропой лежало поваленное дерево.

– Послушай, тебе нужно все спокойно обдумать, не надо пороть горячку. – Он широким жестом указал на лежащий ствол. – Посидим, побеседуем?

В конце концов она согласно кивнула.

Он расстегнул подпругу на Блис и снял седло, после чего сдернул попону и расстелил ее на стволе дерева.

– Ваше кресло, леди.

Губы его едва заметно изогнулись в намеке на улыбку. Она соскользнула на землю и села. Гетин улегся у ее ног.

Повисло молчание; тишину нарушало лишь задумчивое воркование горлиц да шорох дождя, стучавшего по листьям бука у них над головой. Наконец Элфрун подняла голову.

– Я думаю, мне нужно поговорить с моей бабушкой. Но Ингельд всегда был ее любимчиком. Я даже не уверена, что она станет меня слушать. И что ей не все равно, если уж на то пошло. – Но тут она вспомнила подслушанный разговор и поняла, что той на самом деле далеко не все равно, но она бессильна что-либо сделать.

Танкрад присел перед ней на корточки.

– А если так, хочешь ли ты причинить ей боль, заведя разговор об этом?

– Нет. – Элфрун вытерла глаза тыльной стороной кисти.

– А почему он так и не женился?

– Я толком не знаю. Но складывая вместе обрывки разговоров, которые мне довелось услышать… Она всегда хотела, чтобы он стал епископом. Даже архиепископом. Такая вот картина: мой отец – тэн короля, а ее разлюбезный Ингельд – великий принц Церкви.