А Фредегар?

Когда Хихред, по-прежнему злой и растерянный, вышел, священник повернулся к ней. Взгляд его больших темных глаз был отрешенным, и ей казалось, что он смотрит куда-то вдаль сквозь нее.

– Вы здесь чужеземец. Священник, отправляющий мессы. Вы не обязаны принимать участие в таких вещах. Вам следует…

– Это моя вина. Я во всем виноват.

В первый момент ей даже показалось, что он признался ей в убийстве Ингельда.

– Вы? Я… Но каким образом, отче? Хирел…

Он поднял руку, останавливая ее.

– Не Хирел. Я не виню Хирела в том, что он сделал. – Он закрыл глаза и отвернулся, после чего заговорил тихо и торопливо. – Но аббат… Pro Deo amur, Элфрун, я мог бы поговорить с ним. Мог бы убедить его пойти к епископу, покаяться перед ним, постараться исправиться. Стать великим человеком, каким его всегда видела его мать – и каким он вполне мог бы стать. – Глаза его были бездонны. – А вместо этого я лишь презирал его за его слабости. Отвернулся от него. Viso illo praeterivi…

– Вы видели его, – прошептала Элфрун, – и прошли мимо. Но разве я сделала не то же самое?

– Вы? Вы еще ребенок. Девочка. – Голос его теперь звучал снисходительно. – Но я? Это все равно, как если бы я сделал это своими руками.

Он разговаривал с Хирелом, настойчиво убеждал его признаться и таким образом облегчить душу от бремени греха перед Господом, даже несмотря на то, что тело его все равно будет страдать от наказания, диктуемого мирскими законами. Однако Хирел отказался произнести хотя бы слово в свое оправдание.

И вот теперь Фредегар, уставший, с крепко сжатыми губами, участвует в исполнении приговора. Для этого нужны были шесть человек, и он сказал ей, что поможет с лодкой и проследит, чтобы остальные не были бы в отношении пастуха более жестокими, чем необходимо.

Элфрун еще крепче обхватила себя руками. Все это казалось нереальным, как будто происходило в каком-то страшном сне или выплывало из далекого, забытого прошлого. Кутред и Видиа удерживали Хирела в лодке. Атульф с Хихредом связывали в лодыжках продолжавшие дергаться ноги. Фредегар с Лудой столкнули лодку в воду и, мокрые насквозь, взобрались на борт.

Из всех мужчин, приводивших приговор в исполнение, громче всех настаивал на своем участии Атульф. Она пристально смотрела на него: такое лихорадочное рвение вызывало у нее отвращение и одновременно ставило ее в тупик.

– Конечно. Ты имеешь право на это больше, чем кто-либо другой. – Она и не думала, что он будет так горевать по отцу.

Начался отлив, но вода стояла еще высоко. Четверо мужчин на веслах быстро гребли. У них не будет сложностей с пересечением песчаной отмели. Напротив мыса было одно глубокое место, и все знали, где оно находится. Люди никогда не рыбачили там – на памяти Элфрун это место никогда не использовалось для этих целей. Она старалась не думать о том, как тело Хирела с подвешенным к ногам грузом будет медленно опускаться в немыслимую темноту бездны, населенной морскими чудовищами.

Выбора у нее не было. Однако она знала, что среди примерно сотни человек, стоявших сейчас на дюнах, были и те, кто не винил пастуха, кто бормотал себе под нос, что аббат, этот похотливый козел, получил наконец-то по заслугам; знала она, и что у некоторых семейных очагов частенько отпускались грязные шуточки в адрес Ингельда – и, без сомнения, в ее адрес тоже.

Но усадьба и монастырь объединились, и даже те, кто считал гнев пастуха справедливым, не сомневались в его виновности, так что исход у всего этого мог быть лишь один. А после кошмара, пережитого Элфрун, когда она увидела перевернутое, лежащее в грязи тело Ингельда, когда все внутри у нее стянулось в один тугой узел, а ногти безжалостно впились в ладони, она уже и сама была готова присоединиться к тем, кто взял на себя исполнение приговора.

Сейчас, покачиваясь на легких волнах, лодка была уже размером с упавший листок. Над головой, деловито попискивая, пролетела стая куликов-сорок, направляющаяся на дальний край прибрежной полосы. На юго-востоке над горизонтом начала подниматься луна.

Зашелестела морская трава, и Элфрун почувствовала, что прямо у нее за спиной кто-то стоит. Обернувшись, она увидела Сетрит. Выглядела девушка ужасно: лицо ее посерело, под опухшими красными глазами залегли густые фиолетовые тени.

– Ну, давай, – тихо сказала Сетрит.

– Что – давай?

– Спроси меня, довольна ли я теперь? Все остальные уже задали мне этот вопрос.

– Это здесь совершенно неуместно.

– А ты сама-то плакала по нему? – резко и с горечью бросила Сетрит.

– По моему дяде? Да, плакала.

Элфрун плотнее запахнула плащ и отвернулась от нее. Она не хотела больше выслушивать это. Сетрит еще повезло, что ее саму не вывезли на мыс Лонг-Нэб и не сбросили в море за борт, привязав к животу камень. Многие настаивали на этом, включая и дьякона Хихреда, который, раскрасневшийся и разгоряченный, в ярости кричал, тыча перед собой пальцем, что, если бы она не нарушила супружескую верность, их любимый аббат был сейчас жив и здоров. Луда, глядя на каменные лица собравшихся, только согласно кивал и что-то бормотал. Однако Элфрун наотрез отказалась выполнить требование мужчин.

Ситуация и так была скверная. На месте убийства не было никаких следов пребывания Хирела. Он клялся всеми святыми, что невиновен, пока Луда не приказал ему заткнуться. С другой стороны, а что они, собственно, рассчитывали услышать от пастуха? Виновность его была очевидна, а все его отговорки только еще больше убеждали всех в этом.

Ну у кого еще была такая веская причина ненавидеть Ингельда?

В ушах ее до сих пор звучал голос Луды. «У вас нет выбора, леди». Такая его готовность обречь на смерть своего сообщника и бывшего мужа своей дочери вызывала в ней отвращение, хотя она еще ничего не говорила ему о том, что ей известно о краже шкурок ягнят, – пока что.

Что уж говорить о лицемерном желании утопить собственную дочь, теперь волей-неволей вернувшуюся под крышу его дома.

Она почувствовала во рту вкус и жжение поднявшихся к горлу желчи и желудочного сока.

– Элфрун! Леди!

Сетрит до сих пор здесь? Элфрун не собиралась слушать, что она еще скажет. Неужто этой женщине недостаточно того, что она сама жива?

– Ну, что теперь?

– Леди, мой муж не делал этого.

На этот раз Элфрун обернулась.

– Что ты такое говоришь?

Сетрит задумчиво смотрела на море, и садящееся солнце золотило своими лучами ее распущенные волосы. Элфрун видела, что она судорожно сглотнула.

– О, уверяю вас, Хирел был бы рад видеть Ингельда в могиле. Но он бы никогда не перерезал ему горло. Он бы дрался с ним один на один, по-мужски, как он это делал с медведем. И еще он никогда бы не стал его раздевать. И он бы не опустился до того, чтобы снять золото с его пальца. Он не до такой степени жадный.