Неровная цепь наступавших вмиг рассыпалась. Кто не мог бежать,уползал. Лишь один человек не сразу обратился в бегство. Это был Джордж Седака,тот самый, что вместе с Орвилом Джеймисоном перехватил письма Энди на безлюдномшоссе в Нью-Гэмпшире. Седака, которому надлежало быть в Панама-сити, послучайности застрял в Конторе. Агент слева от него стонал на земле. Справалежал бедняга Клейтон Брэддок.

Седака же был словно заговорен. Обломки и горящие щепкиоблетали его стороной. Огромный крюк, на каких подвешивают тюки, вонзился вземлю своим беспощадно острым концом в каких-то сантиметрах от его ноги. Металлеще был раскален докрасна.

Дыра в конюшнях зияла такая, будто з этом месте заложили неодин пакет динамита. Рухнувшие и еще охваченные пламенем стропила образоваличерную яму метров восьми в диаметре. Основная масса обломков, выбитая, какпробка, взрывной волной невиданной силы, обрушилась на большую кучу компоста иустроила целый пожарище; занималось и то немногое, что уцелело от задней стеныконюшен.

Седака слышал, как храпят и ржут лошади, видел, как зловещиеоранжево-красные языки пламени пожирают сухое сено, врываясь на второй ярус.Это было все равно что увидеть ад в иллюминатор.

«Все, – решил Седака, – с меня хватит».

Одно дело совершить налет на безоружного почтальона в тихомместе и другое... Джордж Седака зачехлил пистолет и обратился в бегство.

Растерянная, она никак не могла осмыслить происходящее.

– Папа! – кричала она. – Папа! Папочка! Все размыто,призрачно. Горячий удушливый дым и красные вспышки. Удары копыт в дощатыедвери. А засова уже нет, и двери настежь. И лошади вырываются.

Чарли, упав на колени, искала отца, искала на ощупь, а мимопроносились лошади – тени, абрисы лошадей. Обрушилась балка в снопе искр, исразу вспыхнуло сено в каком-то стойле. В меньшем отсеке конюшен с грохотомвзорвался бак с бензином для трактора – точно великан откашлялс тридцатьюгаллонами горючего.

Чарли ползла как слепая, выставив перед собой руки; копытапроносились над самой ее головой. Вот одно чиркнуло по плечу и опрокинулонавзничь. Ее рука наткнулась на ботинок.

– Папа? – Голос ее дрожал. – Папа?

Он был мертв. Еще бы не мертв. Все мертво. Сама земля горит.Сначала мать убили, теперь отца.

Зрение постепенно возвращалось к ней, но предметы словноплавали в тумане. Жар накатывал волнами. Ведя рукой по его ноге, она добраласьдо ремня, потом пальцы осторожно скользнули вверх по рубашке и вдруг нащупаличто-то влажное, липкое. Набухающее. Она окаменела.

– Папа, – прошептала она.

– Чарли?

Едва различимый хрип... но, несомненно, его хрип. Рука отцанашла ее лицо; он потянул ее к себе.

– Нагнись... ближе.

Она подползла вплотную, и тут его лицо выплыло из серогомарева. Вс левая сторона опустилась вниз, застыла, левый глаз налился кровью,как в то утро в мотеле Гастингс Глен.

– Папа, что же это... – простонала она.

– Некогда, – сказал он. – Слушай, Слушай меня!

Она склонилась над ним, слезы закапали ему на лицо.

– К этому шло, Чарли... И нечего плакать. Сейчас...

– Нет! Нет!

– Хватит! – оборвал он ее грубо. – Сейчас они попытаютсяубить тебя. Так ты... не церемонься. Хватит в перчатках. – У него вышло «впевчатках», ибо говорить он мог лишь уголком перекошенного рта. – Не давайсяим, слышишь! И не дай им замести следы. Чтобы не сказали потом... случайныйпожар...

Он с трудом приподнял голову, ловя губами воздух. Снаружи,сквозь треск прожорливого огня, пробились хлопки выстрелов, не имевших,казалось, никакого отношения к происходящему. Только с лошадьми, опять что-то слошадьми...

– Папочка, не разговаривай... тебе нельзя.

– Не... когда. – Он чуть привстал на правом локте, чтобылучше ее видеть. Изо рта с обеих сторон текла кровь. – Ты должна сделать все,чтобы вырваться, слышишь? – Она вытерла с его губ кровь краем джемпера. Спинуобожгло. – Сделай все, чтобы вырваться. Будут мешать – убивай. Война так война.Пусть знают... – Голос его слабел. – Все сделай, чтобы вырваться. Сделай этодля меня, Чарли. Поняла?

Она кивнула.

Где-то сзади рухнула еще одна балка, крутанувшись в воздухеогненным колесом фейерверка. На них дохнуло жаром, точно из печной трубы.Искры, как голодная мошкара, впивались в тело, прежде чем погаснуть.

– Сделай... – Он откашлялся кровью и через силу выговорил: –Сделай так, чтобы это никогда не повторилось. Сожги все это, Чарли. Все сожги.

– Папа...

– Иди же. Сейчас... рухнет.

– Я тебя не оставлю, – сказала она дрожащим беспомощнымголосом.

На лице его появилось подобие улыбки. Он привлек ее к себееще ближе, словно хотел что-то шепнуть на ухо. И – поцеловал.

– Я тебя оч...

Это были его последние слова.

За отсутствием старших по рангу Джулзу пришлось взятькомандование на себя. Он выжидал сколько мог после выстрелов в конюшнях, он былуверен, что вот-вот перед ним появится живая мишень. Но Чарли не появлялась, атем временем наиболее глазастые уже углядели, что творится позади конюшен, итогда он понял – если он хочет их задержать, надо действовать. Он двинулсвперед, и люди за ним. Лица у всех напряглись, посуровели. Вот теперь сталовидно: не для того вышли, чтобы ворон пострелять.

В дверном проеме мелькнула тень. Она! Все разом вскинуливинтовки. Двое открыли огонь, еще не видя цели. Но вот...

То была не она, то были лошади – пять, восемь, десять, –морды в пене, зрачки белые, безумные.

Пальцы сами нажали на спуск. Даже наиболее хладнокровные,успевшие сообразить, кто перед ними, втянулись в общую пальбу. Это была бойня.Две лошади завалились вперед на полном скаку; одна из них напоследок горестнозаржала. Трава окрасилась кровью, такой яркой в этот ясный октябрьский день.

– Стойте! – заорал Джулз. – Стойте, дьявол вас! Это желошади, лошади!

С равным успехом король Канут некогда пытался укротитьморскую стихию. Людей обуял страх перед невидимой силой; от завывания сирены иэтих слов «готовность ярко-желтый», от вида пожарища, охваченного чернымиклубами дыма, и грохота взорвавшегося бака с горячим, от всего этого нервы улюдей натянулись до предела, а тут вдруг мишени, в которые можно разрядитьвинтовку... и они разряжали.