был даже гранитный блок, люди не смогли бы работать усерднее, поднимая его с помощью роликов и рычагов по трапу, сделанному из дюжины или около того прочных досок, уложенных в ряд от палубы корабля до причала. Однако, поскольку этот предмет, чем бы он ни был, был завернут в непроницаемую для взгляда мешковину, я не смог понять его природы.

Пока я рассеянно стоял, наблюдая и размышляя о том, что это может быть за очень тяжелый предмет, и задавался вопросом, что он может делать на борту китобойного судна, кто-то мягко похлопал меня по плечу, и, оглядевшись, мои глаза остановились на человеке с густой бородой и бронзовым лицом в бушлате и грубых штанах, со смеющимся взглядом, который весело сказал:

– Что! Разве вы не узнаете меня?

Я был уверен, что никогда раньше не видел этого человека, хотя что-то в его голосе показалось мне знакомым. Мои сомнения, однако, быстро развеялись, когда этот человек воскликнул:

– Разве вы не помните Джо Бернхэма? Неужели за год я так сильно изменился? Если так, я рад и вы не могли бы сделать мне лучшего комплимента!

– Возможно ли это? – сказал я с удивлением, когда схватил его за руку. – Джо, кто бы мог ожидать встретить тебя, сходящего с китобоя? И к тому же с густой бородой!

– Ну, я думал, вы были в курсе, – ответил он с таким же удивлением. – Подождите минутку, – добавил он, поворачиваясь, чтобы дать какие-то указания людям, которые уже благополучно выгрузили тяжелый предмет на берег и начали поднимать его на подводу.

Пока он был этим занят, я вспомнил некоторые обстоятельства, которые послужили объяснением неожиданного и оригинального появления моего друга.

Я знал, что Джо Бернхему, сыну известного шахтера-миллионера, около года назад рекомендовали уехать за границу, чтобы сменить обстановку, из-за ухудшения здоровья, вызванного слишком интенсивными занятиями учебой. Это, однако, было все, что я знал, и я понятия не имел, что он решил сменить обстановку на борту китобойного судна. Но, зная его вкус к научным занятиям любого характера, я не могу сказать, что был очень удивлен, встретив его снова при подобных обстоятельствах. В любом случае, поездка, безусловно, была очень полезной для него, поскольку он превратился из болезненного и довольно хрупкого студента в здорового, бодрого и крепкого человека.

– Да, – заметил он, возвращаясь от повозки, которая теперь медленно отъезжала с помощью четверки крепких лошадей, тянувших ее с большим напряжением от тяжести, которой она была нагружена, – мой доктор прописал абсолютно освободиться от любой умственной работы. Он покачал головой, когда я предложил поездку в Европу. По его словам, в Азии или, фактически, в любой другой части земного шара можно было увидеть гораздо большее, что обеспечит идеальный покой, который он считал необходимым. Даже длительная прогулка на яхте не соответствовала его взглядам. Это, сказал он, было бы хуже всего остального. Такое однообразие и одиночество заставило бы меня думать. Хотя он признал, что море может пойти на пользу. Но если бы только морское путешествие можно было совместить с азартом и каким-либо увлечением – но буду ли я трудиться? Затем какое-то счастливое озарение вспыхнуло у меня в голове, и я спросил его, есть ли какие-либо возражения против китобойного промысла. "Это то, что надо, – сказал он. – У вас много денег, и вы можете отправиться скорее пассажиром, чем моряком. У вас не будет много времени для занятия учебой на борту такого судна, и я рискну предположить и поспорить на что угодно, что вы все же займетесь изучением флоры и фауны Арктики", И теперь вы видите, как все получилось – я схожу с китобойного барка "Марион".

– Похоже, у вас все же много багажа, – ответил я, указывая на телегу, которая теперь быстро удалялась в направлении города. – Скорее всего, это ваша доля жира, – добавил я шутливо. – или, может быть, образцы флоры и фауны Арктики, против чего тебя предостерегал твой доктор.

– Отчасти это так, а отчасти нет, – сказал Бернхэм назидательно и несколько серьезно. – Возможно, ты ближе к истине об этом странном грузе, чем думаешь. Но сейчас не время и не место говорить об этом. Приходи ко мне завтра утром, если у тебя есть время, и я покажу тебе кое-что, что тебя удивит. Я очень хочу, чтобы ты пришел, – добавил он с ударением. – Ты будешь щедро вознагражден за это тем, что увидишь. А пока мне нужно кое-что доделать на борту этого судна.

С этими словами он пересек набережную и исчез.

На следующее утро около десяти, как мы и договорились с моим другом, я поднялся по ступенькам особняка Бернхэмов, позвонил в колокольчик и отправил со слугой свою визитную карточку. Меня, очевидно, ждали, так как слуга попросил меня следовать за ним и повел вниз. Там, в маленьком дворике, предназначенном для него самого и в котором вместе с двумя выходящими на него комнатами мой друг проводил свои эксперименты, я нашел его без пиджака, наблюдающим за размещением тяжелого груза, который и возбудил мое любопытство накануне на дамбе. Рабочим только что удалось поднять его на прочные и массивные козлы, примерно в трех футах от земли, и на нем теперь покоился невзрачный продолговатый сверток, обернутый мешковиной и перевязанный веревками.

– Ну вот! – сказал Бернхэм, когда он рассчитался с людьми и повернул ключ в двери, ведущей в обычный двор дома. – Самая трудоемкая часть работы закончена. Нелегко было доставить груз сюда. Но сейчас, поскольку, по всем соображениям, огласки на данном этапе следует избегать, я должен попросить вас быть готовым протянуть мне руку помощи, когда это будет необходимо. Лучше оставьте свое пальто в лаборатории или в студии, как вам будет угодно, вы можете решить сами.

"Лаборатория" и "студия" были названиями соответствующих двух комнат, выходящих во внутренний двор, где мы сейчас стояли, который, как я уже говорил, был отделен от главного внутреннего двора здания довольно высокой стеной, напротив которой находились входы и окна вышеупомянутых комнат, которые изначально предназначались для каких-то надворных построек. Две другие стороны этого маленького дворика были глухими стенами самого дома. Конечно, если секретность была необходимым условием для предприятия моего друга, каким бы оно ни было, нельзя было выбрать более удачного места. "Лаборатория" и "студия", хотя каждая из них выходила на двор, и хотя между комнатами также имелся переход, сильно отличались по внутреннему обустройству, а также по назначению, для которого они использовались. Лаборатория была оборудована скамьями, столами и полками, заваленными химическим, оптическим, электрическим и фотографическим оборудованием, зоологическими и