погрызли. А староста этот не сам пришёл: селяне подослали. Если парня здесь оставить, несдобровать ему. Оборотень он там или нет – дело десятое. Разбираться не станут, пришибут от греха подальше, пока не оклемался. Да ладно б одного его! – Жуга помрачнел. – До Атанаса доберутся, дом сожгут, жену, детей на колья поднимут…

На сей раз слепой молчал довольно долго, а когда заговорил, голос его звучал уже не так уверенно:

– Так что же нам, выходит, с собой его забрать, что ли?

– Выходит, что с собой.

Жуга сказал это и смолк, сам слегка озадаченный.

– Ох, рыжий, всё никак тебя я не пойму, – задумчиво проговорил Дьёрдь. Опёрся локтем о перила. – Всё ходишь, ищешь гнёзд пчелиных. Вот погоди – нарвёшься на шершней. Волколак ведь!

– Так и так нельзя парнишку оставлять.

– Мало тебе со мной возни?

– Да о тебе и речь не идёт, ты ещё дёшево отделался. Считай, повезло.

– Это тебе тогда повезло! Меня на саблях сам Кришан нечасто одолеть мог. Паршивец ты всё-таки. В глаза… – Он тронул перевязку.

– А ты подумал, каково мне было? Охотничек…

– Мне думать не положено – мне платят, я служу.

– Так думай впредь, кому свою саблю продаёшь!

– Ладно, не учи. – Дьёрдь распрямился. – Что не добил, так в том себя вини. За то, что пользуешь, спасибо, а в остальном я уж как-нибудь сам разберусь. Куда мы денем-то его?

– Нести покамест на себе придётся. А там посмотрим.

– Говорил же я: возьмём коня, так ты не захотел. А сейчас бы он нам ох как пригодился!

– А чем его кормить, коня твоего? Палой листвой? – огрызнулся Жуга. – Ладно, пошли в дом. Коль выходить, так засветло, пока селяне с дубьём не нагрянули.

– А ну как в погоню кинутся? – спросил с опаской Дьёрдь.

– Они друг дружку-то боятся.

– А если толпой?

Жуга промолчал.

* * *

Стемнело. Колодец неба, полный звёзд, неспешно совершал ночной коловорот. Большая жёлтая луна шла на ущерб. Дождь сыпал мелкой моросью, точа неровный серый снег. Повсюду было холодно и сыро.

Пёс на поляне вздрогнул ото сна, поднял мохнатую морду, с шумом втягивая воздух, бросил тёплый лежак, обнажил клыки и вскочил, блестя глазами.

Вот оно!

Поджарое чёрное тело рванулось вперёд, горящая местью душа наполнилась злобной радостью: чужак был жив и наконец оставил деревню.

Гнев вожака невольно передался остальным. Собаки заметались в темноте, ворча и огрызаясь, а затем в едином порыве сорвались прочь и исчезли за деревьями.

Стая взяла след.

* * *

– Уходим мы, Атанас, – сказал Жуга, вернувшись в хату и завязывая мешок. Достал кошель и высыпал в ладонь пригоршню медяков. – Ты не серчай на нас, коль что не так. На вот, возьми.

– Куда столько? – насторожился тот.

– За дело платим. Ты вот что лучше: поищи-ка старые порты да башмаки, каких не жалко, для мальца.

– Парнишку, стало быть, с собою забираете? – посветлел лицом Атанас.

– Не след ему здесь оставаться. Да, и ещё: коль спросит кто, или староста вернётся, скажи, мол, с нами он пришёл, с нами и ушёл. Да детям накажи, чтоб не болтали! Понял?

– Уж куда понятнее, – кивнул тот, – конечно накажу. А то, чует моё сердце, болтать себе дороже будет.

– То-то и оно, – кивнул Жуга, надел полушубок и направился к печи. Достал горшок с травяным настоем, разложил на столе чистые тряпки. – Дьёрдь! – кликнул он. – Садись ближе.

Деревню покинули засветло. Хоть и взошла луна, а всё ж до ночи было далеко. Из поселян не встретился никто – деревня будто вымерла. А у околицы обоих догнала вдруг Атанасова дочурка, что помладше, – подбежала, запыхавшись:

– Погодите! Вот… – и протянула узелок.

Жуга повернулся к своему спутнику:

– Мальчонку подержи.

Сквозь тонкую тряпицу руки ощутили тёплый крутобокий хлебный каравай. Жуга поднял взгляд.

– Мамка только из печи достала, а тятька передать велел… – Девчонка никак не могла отдышаться. – На дорогу, сказал.

Была она смешная, щуплая, вся рыжая – в отца, с неровной бабочкой рассыпанных веснушек. Смотрела прямо, с любопытством, теребила тонкую, впопыхах заплетённую косу.

– Как звать тебя, красавица?

– Мара, – потупилась та.

Рука у травника дрогнула.

– Вот как… – хмыкнул он. – Ну что ж, спасибо тебе, Мара.

– А правда, что он оборотень?

– Мальчишка? Нет. Конечно нет.

Найдёныш так и не оправился от ран, был слишком слаб. О том, чтоб удержаться на закорках, не было и речи. Пришлось нести его на руках, благо весу в парнишке было всего ничего. Тем не менее, пройдя от силы две версты, Жуга почувствовал, что выбился из сил.

– Дай мне, – окликнул Дьёрдь.

– Споткнёшься.

– Ничего, авось да не споткнусь. Скажи-ка лучше, долго нам ещё идти?

– Сейчас, только место подходящее присмотрю. Балку бы нам, овражек какой ни то.

– Зачем?

– Да так… Тревожно костёр разводить, а в овраге всё не так приметно. Опять же и вода рядом.

Дьёрдь хмыкнул с сомнением, но промолчал. Оврага, впрочем, не нашли. Уже стемнело, когда путники добрались до леса. Деревня давно скрылась из виду и, хоть ушли недалеко, погони можно было не бояться – вряд ли кто из суеверных поселян решился бы идти за беглецами в ночь, а если кто и взялся, вряд ли углядел бы в чаще робкий огонёк костра. Здесь, за деревьями, где тонкий березняк сходил на нет и вековые ели вставали мохнатой зелёной стеной, было тихо и безопасно. Тут всё ещё лежал глубокий зимний снег, и Жуге стоило немалого труда отыскать сухую вешнюю поляну. Парнишку уложили на одеяло, Жуга наломал сушняка, развёл костёр и лишь после того, как вода в котелке закипела, улёгся отдохнуть.

Дьёрдь откромсал краюху хлеба, сыру, протянул травнику. Отрезал другую себе. Движения были точные, спокойные, не хуже, чем у зрячего. Помедлил в нерешительности.

– Как там подранок? – Он кивнул на мальчика. – Ещё не оклемался?

– Вроде нет. – Жуга стряхнул с рубахи крошки. – Сейчас отвар остынет, раны перевяжем. Ну-ка, помоги.

Совместными усилиями перетащили паренька к костру. Жуга стянул с него заплатанный кафтан и принялся разматывать присохшие повязки. Осмотрел раны, нахмурился: «Эк заживает хреново…» Мальчишка шевельнулся, застонал. Открыл глаза.

– Болит… – тихо выдохнул он. Голос у него был хриплый, глухой, словно простуженный.

– Терпи, – кивнул в ответ Жуга. – Боль чувствуешь, значит, живой.

– Кто… ты?..

– Меня зовут Жуга. – Он завязал последний узелок и вытер руки о рубаху. Подбросил дров в костёр и сел поближе. – А ты? Тебя как звать?

Парень долго молчал. Свет костра выхватывал из темноты его худое узкое лицо.

– Они… называли меня… Зимородок, – сказал он наконец.

– Они? – спросил Жуга, нахмурясь. –