Марген, может, в Германштадт, – пожал плечами тот. – Ты вот что, Атанас. Попроси свою хозяйку нам воды горячей принести.

– Зачем?

– Надо.

Он развязал мешок и вывалил на стол целую кучу корешков. Часть сдвинул в сторону, часть сложил обратно, а часть запарил в принесённом чугунке, накрыв тряпицей. Взял Дьёрдя за руку: «Пойдём». Усадил приятеля на лавку у печи и долго сматывал повязку, осторожно отдирая присохшую ткань. Наконец показались глаза – воспалённые, невидящие. Веки под повязкой покраснели и распухли, из трещинок на коже сочилась сукровица. Дьёрдь заморгал, кривясь и морщась, потянулся к глазам. Жуга перехватил его руку:

– Не трогай.

– Чешется…

– Терпи.

Жуга оторвал чистый лоскут, соорудил две примочки и наложил их Дьёрдю на глаза. Перевязал тряпицей. Тот сидел, не шевелясь, и только дышал часто-часто, стискивая зубы.

– Не вижу, – сдавленно сказал он. – Ничего не вижу…

– Не торопись. Дай сперва ранам зажить.

Атанас с удивлением и сочувствием поглядел на слепого. Покачал головой:

– Кто ж его так, болезного?

Жуга поморщился:

– Моих рук дело.

Атанас опешил.

– Как твоих?

– Долгая история. Да и знать тебе незачем.

– А ты, что ли, травник будешь?

– Вроде как…

Он замер и умолк на полуслове – совсем рядом, чуть ли не за околицей села, ночную тишину разорвал протяжный гулкий вой. Сначала тихий, одиночный, затем – сильней, на много голосов. Он ширился и рос, потом рассыпался коротким лающим хохотом и смолк, будто ничего и не было.

Жуга повернулся к хозяину:

– Что за дела?

– Собаки озоруют, – неожиданно ответил за хозяина Дьёрдь. Он расстелил свой кафтан на полатях и теперь укладывался спать. – Их по весне тут полно.

– Собаки, не собаки, чёрт их разберет! – сказал с сомнением Атанас. – Они сейчас и впрямь, конечно, носятся толпой, да только раньше такого не бывало. Знающие люди говорят, будто оборотень появился.

– Оборотень? – переспросил Жуга.

– Ну. Вот псы и бегают – то за ним, то от него. Немудрено в полнолунье-то. Там…

– Постой-ка! – Дьёрдь вдруг поднял руку и прислушался.

– Чего ты? – с опаской покосился на него Атанас. – Это ты чего руками?

– Ходит вроде кто-то возле хаты… Или кажется мне…

Он не договорил: снаружи заскрипело, и уже не вдалеке, а здесь, на Атанасовом дворе забилась лошадь в стойле. Заржала страшно, заметалась, разрывая поводом губу.

– Что? Что это?! – Атанасова жена вскочила как ошпаренная.

– Тихо, дура! Молчи! – шикнул на неё Атанас. Он был бледен, как мука. – Через ворота он перелез…

– Кто?

– Молчи, говорю!..

А ещё через миг в дверь постучали. Все замерли, кто где стоял. Стук повторился. Был он слабый, неуверенный, но всё-таки стук, не какое-нибудь царапанье, и Атанас приободрился.

– Человек стучит, – меж тем определил на слух и Дьёрдь. – Волк так не сможет. Открой.

– Ещё чего! – опешил Атанас. – Ты что задумал, душегуб? У меня жена, дети, чего это я среди ночи… А ну как злодей какой? Да не один?

– Один он, – угрюмо буркнул Дьёрдь, не поднимая головы. – Не было других шагов.

– Дьёрдь дело говорит. – Жуга потянул к себе посох. – Мало ли что могло случиться. Открывай. А если что, я помогу.

Атанас приблизился к двери.

– Эй, кто там? – крикнул он, на всякий случай взяв топор.

Ответа не было, лишь снова тихонько стукнули. Жуга отстранил хозяина, откинул засов и приоткрыл дверь. Снаружи было тихо, только лошадь билась и храпела под навесом. Жуга раскрыл дверь шире и остановился на пороге.

У самых дверей, одетый в драную, немыслимо грязную рубаху, лежал ничком мальчишка лет пятнадцати. Лежал, не шевелясь, только грудь ходила ходуном. Из рваных ран на руках и ногах сочилась кровь. Глаза его были закрыты.

– Матерь Божья… – ахнул Атанас и быстро закрестился.

Жуга перешагнул через распростёртое тело и вышел во двор. Вернулся вскоре.

– Нет больше никого, – сообщил он и нагнулся к лежащему.

– А лошадь? Лошадь как? – засуетился Атанас. Жуга брезгливо отмахнулся:

– Цела твоя кобыла. Перепугалась, правда, здорово… Ну-ка, помоги.

Найдёныш не шевельнулся, даже не застонал, когда его поднимали.

– Живой?

– Живой.

– Сюда клади, на лавку… – захлопотала хозяйка. – Иванка! Свет неси!

Старшая дочь стрелой сорвалась с печки и вернулась с лучиной. Тусклый огонёк выхватил из темноты бледное мальчишечье лицо, острый нос и белые как снег брови и волосы.

– Из вашей деревни парнишка?

– Нет. – Атанас помотал головой. – Не из наших, точно.

– Может, из соседней?

– Нету там таких, я всех в округе знаю! – поспешила вставить Иванка.

– Цыц, помело! – прикрикнул на неё отец. – Ишь ты, знает она…

Жуга тем временем нагнулся к пареньку, рассматривая раны.

– Снимайте с него рубаху, – распорядился он. – И воды несите. Да побольше!

– Худющий какой! – изумлённо ахнула хозяйка. Скомкала липкую от крови и грязи рубаху. – Куда её?

– В печку! – нетерпеливо бросил Жуга. – Где вода?

– Вот… Грязь смывать?

– Смывай.

Жуга уже вытаскивал мешок. Рванул зубами узел, торопливыми движениями разложил травы прямо на полу. Достал и развернул сухие листья кровохлёбки.

– Держи лучину! – бросил он девчонке и принялся перевязывать раны. Ругнулся на неё: – Ровней держи, ровнее!

Дьёрдь некоторое время сидел, вслушиваясь в суету вокруг находки, затем вздохнул, махнул рукой и завалился спать.

Парнишка и впрямь выглядел худым и измождённым. Под глазом у него расцветал синячище, укусы и царапины сплошь покрывали ноги до колен, а кое-где и выше, босые ступни сбиты в кровь, лицо и ладони исхлёстаны ветками, под ногтями земля. Раны оказались не глубокие, но грязные, рваные, и было далеко за полночь, когда Жуга закончил бинтовать.

– Всё, – сказал он и долго плескался у рукомойника. – Дайте ему воды, пусть отлежится. И вы тоже ложитесь спать.

– Спать… – хмыкнул Атанас. – А ну как он очнётся и натворит чего? Хрен его знает кто такой.

– Он ничего не натворит, – устало возразил Жуга. – Ты глянь: он столько крови потерял, что еле дышит. А впрочем, если ты так хочешь, я посижу с ним до утра.

– Да уж, сделай милость.

Атанас ушёл к жене за занавеску и долго там укладывался, кряхтя и ворочаясь. Наконец всё утихло. Жуга некоторое время стоял возле лавки, где, укрытый старым одеялом, лежал незваный гость. Взял в руку забинтованную мальчишечью кисть и долго разглядывал в свете лучины. Осмотрел ему уши, шею, оттянул губу, затем неслышно отошёл и забрался к Дьёрдю на полати.

– Да, дела… – вздохнул он и помотал головой.

– Чего? – зашевелился Дьёрдь спросонья.

– Так, ничего, – ответил тот и, помолчав, добавил про себя: «Ни-че-го».

Камень на его браслете мерно пульсировал.

* * *

Проснулся Атанас ни свет ни заря, хоть и устал. Долго лежал, слушая, как гремит у печки сковородками