— Ты слышишь себя? — спросила рациональная Хатшепсут. — Подданные видели своего господина в самом непотребном виде, будущая египетская царица болеет, как и твой сын, а твой долг управителя Та-Кемет — заботиться о благосостоянии твоего народа…

— Чем я и занят… — тот повысил голос. — Я ищу для Кемет вечной славы, и слава эта — в наших богах, люди молятся тем, кому плевать на них, но до нас снизошёл Амон-Ра, я хочу объединить страну под единым богом, не будет больше никого, кроме него, есть только великий Амон-Ра, ужасный, но справедливый…

— Ты находишься под влиянием Косея, сын… — попробовала возразить ему женщина, — опомнись, нашу землю охраняют разные боги, и люди молятся им…

— Те, кто видел его, разнесут весть о нём, и не будет ни одного неверующего на земле Та-Кемет в великого Амон-Ра, и мощь Са-Ра укрепится, у нас будет одна власть и один религиозный центр, влияние жрецов других культов ослабнет…

Хатшепсут покачала головой.

— Ты ввергнешь страну в междоусобицу, люди готовы отдавать всё земное, чтобы быть в милости у богов после смерти, и они будут веровать в Ра, Осириса, Изиду, Гора, Хатхор и Инпу, оставь им право выбора, а ещё ты настроишь против себя всех жрецов, а многие из них обладают огромной властью, и их золото, вместо того чтобы осесть в наших в сокровищницах, пойдёт на борьбу с тобой, они посадят на твоё место более лояльного правителя.

— Ну ты-то, конечно, знаешь, как надо, — глаза Аменхотепа при этом злобно блеснули.

Хатшепсут подняла подбородок и бровь.

— Ты сомневаешься в моей мудрости, сын?

— О, нет, великая Мааткара, вот уже как двадцать лет неспособная расстаться со своей властью, при взрослом-то потомке мужского пола…

— Остановись, Аменхотеп, ты переходишь грань… — предупреждающе подняла руку царица, чувствуя, что разговор зашёл не в то русло.

— Ты перешла её, когда не смогла оставить трон, — между ними установилась звенящая тишина.

Хатшепсут поняла, что задыхается от несправедливости, ведь она хотела как лучше, видя незрелость её отпрыска.

— Ты дерзишь мне, сын, — ей не хотелось ссориться, она лишь хотела призвать к его совести.

— Ты говоришь это Са-Ра, матушка, — издевательским тоном проговорил он.

— Мы… — начала было она.

— Не мы, а я, — он улыбнулся.

— Так это всё ради того, чтобы занять престол, Са-Ра?! Одному… — Хатшепсут разочарованно хмыкнула, поняв, наконец-то, куда клонит Аменхотеп.

— Как должно было быть с самого начала, Мааткара, — мужчина неприятно осклабился, прекрасные черты его лица исказились, намекнув на будущую зрелость, несущую в себе дряхлость, а в последующем и тлен.

— Мне жаль, что я пошла у тебя на поводу, боясь ссориться и спорить с тобой, надо было придушить коварную змею в самом начале её пути… — она величественно подняла голову, — твой сын унаследует трон, а я буду его попечительницей… — женщина открыла было рот, чтобы позвать стражу.

— Уже поздно, великая Мааткара, — тихо и спокойно произнёс Са-Ра, но в сердцевине его фразы чувствовалась извращённая злая радость.

В этот момент у Хатшепсут как будто оборвалось что-то внутри. Она вопросительно посмотрела на сына. Тот стоял в расслабленной позе, опираясь на правую ногу и скрестив запястья у солнечного сплетения.

— Венец власти тяжёл, матушка, — он указал на золотое украшение, сиявшее на её голове, — не все могут унести его.

Вновь её недоумённый взгляд, брошенный в сторону сына. Женщина кашлянула, ощутив на губах вязкую слюну. Она растерянно приложила пальцы ко рту и с ужасом воззрилась на них. Ладонь, обагрённая кровью, задрожала.

— Твой подарок… — женщина оборвала фразу и сняла с себя корону.

Мааткара с ужасом увидела, как то, что раньше переливалось серебром, теперь же заблестело зловещими каплями воды Сета, умело инструктированными в ансамбль украшения.

Аменхотеп зло усмехнулся.

— Ты так меня ненавидишь? — спросила Хатшепсут, она стала медленно подходить к сыну, отступившему на пару шагов назад, с опаской глядевшего на украшение в руках матери.

Вопрос обвил пространство между ними, как тяжёлый погребальный саван тело покойного. Женщина остановилась, смертельно побледнев, чуть покачнувшись, но, уловив в глазах сына злорадный блеск, выпрямила спину.

— Сколько мне осталось? — спросила она, в голосе не было обречённости, ей хотелось знать, чтобы успеть написать письма, передать распоряжения и предотвратить раскол между людьми и их верой в богов.

Другого ожидал Аменхотеп. Он жаждал сломить эту сильную женщину. Их взгляды пересеклись, и в её он не заметил страха, царица справилась с минутной слабостью. Ему хотелось видеть её на коленях.

— Даже сейчас ты думаешь, что вечная, — сквозь зубы проговорил мужчина, не сдержав свой гневный порыв.

— Да, я буду вечной, когда войду в поля Иалу и соединюсь к праведникам для вечной службы моим богам. Так сколько осталось у меня? День или два? — она вновь закашлялась, и приступ был длиннее.

— Я буду вечен здесь, на Земле… Думаешь успеть расправиться со мной? — спросил будущий фараон, так же, как и мать, возобладав над своими чувствами.

Хатшепсут внезапно вспомнила, как сын маленьким бегал вокруг неё, а она хлопала в ладоши, прося его станцевать. Красивый, с правильной формой черепа, здоровый мальчик вырос в жестокого и скрытного правителя. У них были разногласия. Всегда. Долгое время они пребывали в размолвке, она не могла видеть внука, который так сильно отличался от отца, с детства познав болезни, и тяготилась этим. Но как же радовалась Мааткара, когда они помирились, но, как оказалось, и в этом был злой умысел Са-Ра. Теперь всё встало на свои места.

— Думаю успеть оставить династию в здравии, а страну целостной, — ответила она, бледная, с кровью на губах, — ты хочешь построить прекрасное будущее, а ступни, которыми ты войдёшь в него, будут в крови, в крови твоей матери, — женщина холодно и отстранённо улыбнулась, уловив испуг в янтарных глазах сына. — Что ж, надеюсь, ты знаешь, что творишь.

Она отвернулась от него к стене с изображением богов Дуата и порывисто выдохнула. Аменхотепу хотелось взвыть от бессилия. Са-Ра знал, что ещё чуть-чуть и единолично сядет на престол, но почему же сейчас он чувствовал себя побеждённым? Он ощущал, что его долгожданный триумф отдаёт жалкостью, как будто не он взял престол, а ему подарили, нет, не так, кинули, как подачку для гиены.

Са-Ра крепко сжал кулаки и вышел, оставив мать дрожать от пропавшей радости и разочарования от самой большой потери в своей жизни — утраты любви того маленького мальчика, что отпечатался в её памяти, которого она и любила во взрослом сыне-фараоне.

Трон будет его, Амон-Ра — единственный бог, а Аменхотеп полон надежд на вечную жизнь,