с тобой? Я зря тебе это сказал, да?.. В общем-то, считай, я пошутил… вернее, сильно преувеличил… Анна-Вероника! Ты слышишь меня? — Он прижал ее к себе крепко-крепко. Она дрожала вся. Этим именем звала ее, по рассказам отца, только покойная мама… и было это так недолго, так давно… Ничего она не отвечала встревоженному юноше, который тоже ведь назывался странно, смешно и немного пугающе: муж… супруг…

— Ну что, что такое стряслось? — допытывался Лариэль. — Ты себе этих девиц представила? Успокойся, маленькая: здесь им до тебя не дотянуться! Папе ты нравишься очень. А уж мне-то… Как думаешь, принц и король в состоянии уберечь свое сокровище? У них для этого и тайная полиция, и гвардия королевская, и жандармы…

— Никак не охватить мне всего, что случилось за эти дни, — наконец промолвила Золушка. — Лариэль, я сейчас спрошу очень важную вещь… ответьте мне серьезно. Может, я пустила вам пыль в глаза? С самого начала? Нарядом своим… и шестеркой прекрасных лошадей, что тогда примчали меня к вам на бал… экипажем необычайным…

Смеясь, принц перебил ее:

— Не в рессоры я влюбился, не в коней. И не в кучера! А представь себе — в гостью, которую они привезли мне. В улыбку ее… в голос. В ее смущение. В ее изящество, нисколько не заученное, а природное, свое. В то, как она сияла, когда трудилась над мороженым…

Золушка сказала, что любая из тех восемнадцати тысяч девятисот шестидесяти трех сияла бы не хуже: во-первых, от его повышенного внимания, во-вторых, от вкусноты: это было ананасное мороженое с фисташками.

Принц вспоминал с восхищением, что на таинственной гостье было платье из особенной, неизвестной ему материи, оно мерцало и переливалось так, что никто потом вспомнить не мог, какого именно цвета оно было. Все одно говорили: одета была — волшебно…

На этих его словах Золушка отчего-то вздохнула: ей и самой известно было, что объяснение — где-то здесь…

— Лариэль, — сказала она после минуты молчания. — А еще мне показалось, что про тех обиженных девушек вы говорили отчасти с удовольствием… Приятно вам, что они страдают из-за вас… черное носят… уксус пьют?

Лариэль сдвинул брови, порозовел и стал отрицать: что за вздор, ничуть не приятно… одни проблемы от этого!

В этот миг послышались шаги, и Лариэль легко узнал, чьи они…

— Послушай-ка, сюда отец идет… Увидит тебя в этом — не поймет же! — зашептал он. — Играй теперь в служанку и дальше… а как иначе-то? Вон там, на лестнице… Только спиной, спиной!

Король-свекор и нога из Фармазонии

Она все поняла и принялась за уборку на лестнице, стараясь не звякнуть ведром и не оглядываться. Собственной персоной появился здесь Алкид Второй, ее свекор, Его Величество. Надо сказать, что лицом пухоперонский король был желтоват, а по глазам его читалась еще более грустная вещь, чем обычные стариковские хвори: мало в чем уверен был король… почти ничего не знал наверняка… Он легко загорался и легко падал духом. Свою горностаевую мантию он, похоже, носил не столько как символ королевской власти, сколько просто затем, чтобы меньше зябнуть. Даже летом.

Алкид Второй вошел с красивой продолговатой коробкой.

— Сынок! Ну наконец-то! Я ищу тебя! — Тут он перехватил взгляд сына, обращенный на коробку, сразу же смутился и поставил ее за ближней пальмой в зимнем саду.

Принц сказал, что папиного пробуждения он ждал сегодня только к обеду… На это король изволил заметить, что хотя голова у него и звенит после вчерашнего, но встал он как всегда и уже работает. Лариэль хмыкнул недоверчиво. Он знал, конечно, что быть королем — это работа, и трудная, но, кроме того, он знал еще и папеньку…

— Подписывал что-нибудь? — спросил принц без особого интереса. — К примеру, указ о том, чтобы на радостях выпустили из тюрем несколько тысяч жуликов?

— Я хотел, но свояченица сказала: люди скажут, что у нас общие радости — у короля и у жулья!

— Вечная тетя Гортензия, — покачал головой сын. — Ну хорошо, а тех молодцов ты наградил, по крайней мере? Отряды, что искали мою невесту? Примеряли потерянную туфельку почти на девятнадцать тысяч женских ног?

И тут отец еще больше пожелтел лицом. Объявил, что, как ни конфузно, а больше не из чего чеканить медали. Не только серебра нет в казне, но — совестно сказать — даже меди! Скоро вообще ленточками придется награждать за верность и доблесть. Ленточками и бантиками!

Принц перестал расспрашивать. В хмурой задумчивости он занялся своим эспандером, а заодно быстренько оглянулся на лестницу, где возилась «служаночка», не замеченная покамест отцом. Интересно, слышит она, в какой неприличной бедности находится государство? На свадьбе-то никак нельзя было понять, что финансы — тю-тю… Что подумает она, когда до нее дойдет? Неожиданно папа рассердился:

— Оставь в покое эту резину! Или ты делаешь гимнастику, или говоришь с отцом!

— С чего ты такой брюзга сегодня? — спросил Лариэль. — Вчера Анна-Вероника восхищалась твоей веселостью, которая очень тебя молодит… Гляди не разочаруй!

— Восхищалась, говоришь? — заулыбался и посветлел король. — Нет, правда? Скажи своей жене, что это — взаимно! Я не про глазки-губки, не про ножки-ручки — это тебе виднее… Я доволен тем, что девочка добрая, скромная, не вертихвостка. И не акула. Сейчас акул среди них полно… Но у Анны-Вероники — другая, знаешь ли, крайность: проста чересчур, бесхитростна… А ты — ветрогон! А я — тоже не из твердокаменных королей… Кстати: нужно как-то бороться с тем, что меня прозвали Уступчивым… по-моему, это ужасно! Еще до королей-соседей дойдет… они тогда обнаглеют! Приказать, чтобы хватали всех подряд, кто обо мне так выразится? Но тогда и свояченицу нужно: она меня даже обозвала интеллигентом! Как думаешь, никто нас не слышит? — внезапно спросил король.

— Абсолютно, — отвечал Лариэль быстро и громче, чем надо. — Мы одни, ты же видишь…

— Не скажи. — Папа, наоборот, понизил голос. — У карлика, у барона Прогнусси, — везде уши… в туалете даже… по крайней мере, все так говорят. Так вот, я сегодня в холодном поту проснулся от этих мыслей: что же у нас выходит в сумме? До чего мы доведем королевство — уступчивый интеллигент, ветрогон и кроткая, простодушная девочка? Мы же его профукаем!

— Полно, отец, ну что за самоедство? — Лариэлю не нравилось, что такое могла слышать молодая его жена. — Моя ветреность — она, считай, в прошлом. Не мальчик уже. Я готов включиться в дела, помогать тебе…

— Правда? — обрадовался король. — Я верю, сынок… Я хочу верить! Начнем прямо сейчас. — Тут он вернулся к своей красивой коробке, достал