— Мы? А в чем?

— В личных делах, в личных! С этим нашим сватовством… — (Тут нужна справка: со вторника господин Коверни был помолвлен с Колеттой, старшей сводной сестрой новой принцессы. Что касается Эжена де Посуле — он с того же дня считался женихом Агнессы, другой сестры Золушки.)

— Кое-кто уже поглядывает с насмешечкой! — шептал Коверни приятелю. — Чуете? Вчера — с завистью… а уже сегодня — с насмешечкой! Что сие означает? Думайте! — И он исчез, оставив маркиза беспомощно томиться в догадках.

В эти же минуты с министром финансов господином Нанулле прохаживался Бум-Бумажо, стихотворец и журналист, которого сделали в прошлом году министром свежих известий. Бум-Бумажо сообщал старому финансисту, что дела в Пухоперонии обстоят очень неважно: например, за четыре месяца не выплачено жалованье офицерам… Г-ну Нанулле предлагался вопрос: слыхал ли он, чтобы в каких-либо краях поступали так государственные люди? Чтоб при таком положении казны они устраивали роскошные королевские балы, вальсировали там с таинственными незнакомками? И тут же в лихорадочной спешке женились? Причем женились на бесприданницах! — за которыми не только островов не дают, но даже и пары хорошего белья, кажется… Что это — высшее бескорыстие или…

Выражался министр-поэт со старательным изяществом — чтобы, с одной стороны, быть смелым, а с другой — чтобы не поставить под сомнение свою преданность трону. От речей г-на Бум-Бумажо вы, если вы собеседник его, всегда выносили впечатление, что у него, бедняги, день и ночь болит сердце за отечество! А сейчас у вас еще оставался вывод (не его, нет-нет, а ваш собственный, самостоятельный, пугающе смелый — прямо ведь вам никто не говорил этого!) — что наследнику опустевшей казны никак нельзя было откалывать таких номеров, какой принц Лариэль отколол на прошлой неделе… А впрочем, не позволяйте, чтоб вам попусту морочили голову: новости, сообщаемые с такой особой доверительностью, ни для кого из присутствующих уже не были новостями, да думали все они про это почти одинаково, так что смелость эта казалась какой-то ватно-елочно-игрушечной…

Слушал, слушал поэта г-н Нанулле (левым ухом — правое оглохло у него одиннадцать лет назад) и не выдержал:

— Кому вы все это рассказываете? Мне? Правильно вас обозвал король на прошлом Совете: «министр прошлогодней сметаны»!

Бум-Бумажо сам был на прошлом Совете и не слышал ничего похожего. Сейчас он застыл: король действительно сказал это? Может, только г-ну Нанулле… и только в правое ухо? Может, зловредный финансист нарочно ляпнул такое, чтобы Бумажо мучился?

Графини и женихи

Мы забыли сказать, что большая библиотечная зала со всей этой публикой располагалась на втором этаже. А на первом появились тем временем три дамы, которые могли бы показаться знакомыми вам, смотревшим кино про Золушку и читавшим ее историю у разных авторов…

Та дамская троица состояла из ее мачехи и родных ее дочерей. Позвольте представить: мадам Колун, а с ней — Колетта и Агнесса.

Помните, принц говорил, что теперь у них появился графский титул, обнаруженный в старинном документе? «Графини» только вчера узнали об этом и явились благодарить самого короля и сына его. Они ничего не знали о Совете Короны, о чрезвычайной повестке дня, о беде с молочными продуктами, о Фармазонии… После свадьбы у этих дам появилась уверенность, что теперь во дворце они всегда будут кстати — по крайней мере, тут все и каждый должны делать вид, будто рады их визиту безмерно… Пока они охорашивались перед зеркалами, их успел увидеть «свежесосватанный» с Колеттой господин Коверни.

Он тяжело дышал, когда они с Эженом де Посуле отыскали друг друга.

— За нами пришли, Эжен…

— Кто?!

— Гляньте сами. Вниз. Ну, перегнитесь через перила и гляньте! Аккуратнее только… чтобы не угодить в мышеловку!

Перегибаться Посуле не стал — ему достаточно было протиснуть лицо меж двумя столбиками балюстрады. Он увидел и расцвел: Агнессочка! На ней было голубое платье, оно ей чертовски шло…

— Арман, мы разве не спустимся? Совсем? Почему вы сказали про мышеловку?

На это Коверни сказал свистящим шепотом, что они — не сиамские близнецы. Что Эжен имеет право спускаться, обнюхиваться, целоваться с ними, идти под венец и так далее. Арман Коверни ему не указ.

— Указ, — жалобно возразил Посуле. — Вы мне очень даже указ… Но разве мы не хотим уже породниться с новой принцессой?

— Выждать надо, теленок вы этакий, — не слишком вежливо объявил Коверни. — Осмотреться. А если эту принцессу очень скоро съедят с фармазонским творожком? Что тогда?

Долгожданный приход Его Высочества принца Лариэля положил конец этому разговору; прекратилось журчание и всех других словесных ручьев, их будто большим камнем перегородили на полуслове…

Принц возник там, внизу, весь в кожаном, в сапожках; по одному сапогу его рука нетерпеливо постукивала стеком. Когда подскочили и присели в поклоне перед ним мадам Колун с дочками — лицо его изобразило родственное радушие… впрочем, невысокого градуса и пополам с кислятиной. Дамы сказали, что пришли благодарить за «графинь». Принц отмахнулся:

— Пустяки, это сделал еще мой прадедушка… Мы только нашли пергамент.

— Тоже ведь… поискать требовалось, — сказала мадам Колун с ударением и с нежнейшей улыбкой, какую только умела изобразить.

Затем она спросила о драгоценном здоровье Его Величества — Лариэль отвечал, что пока хорошего мало: и докторам не нравится этот перелом, и сам больной ужасно капризничает, успокаивать его удается одной лишь Анне-Веронике… Принцесса проводит много времени возле его постели, король прямо-таки не отпускает ее от себя.

— А сама-то она как, моя птаха? — спросила мадам Колун, и принца передернуло: надо же быть такой лживой лисой!..

Он сухо сказал, что жалоб у птахи нет, что сама она — просто чудо, а те синяки, которые она принесла из родного дома, — уже, слава богу, проходят… Сказал — и добавил, начав уже подниматься, что опаздывает, что ему пора… Тут все три родственницы стали просить: пусть им пришлют сюда — хотя бы на десять минут! — Армана Коверни и Эжена Посуле: принц, возможно, и не знает еще, но эти господа со вторника обручены с Колеттой и Агнессой. Принц стал припоминать: Посуле… Коверни… а кто они такие, собственно говоря? Невесты наперебой стали описывать ему своих женихов, но Лариэлю все это надоело, он сказал:

— Если они входят в Совет Короны — десяти минут у них уже нет, я сам опоздал на сорок… в том числе из-за вас, дорогие родственницы… Не угодно ли вам подождать в саду до конца Совета?

— Во-во, мы там отдохнем пока. И этих дождемся, и, надеюсь, — ненаглядную нашу Зо… — Тут мадам Колун закрыла себе рот ладонью. —