первоклассную гостиницу Фее было так же нетрудно, как стакан сельтерской выпить… Но во-первых, у нее должны были появиться высшие причины для таких действий. Высшие! Это не все хотят и могут понять… А во-вторых, если на этом самом месте прежде водились клопы, то и теперь они вползали, как будто говоря: пардон, но мы — сама природа, господа, над ней ваши чары не властны… Впрочем, что это мы разговорились о такой мерзопакости? По счастью, не было их в той мухляндской гостинице, ни один пока не укусил — и слава богу, и давайте о более интересных вещах.

Итак, Пухоперония осталась позади. Страна все-таки симпатичная. По крайней мере, такой вспоминала ее Фея. И королевский двор ее отличался от других более приятными нравами…

А уж какие только королевства, княжества и герцогства не старались изо всех сил угодить и понравиться Фее после того, как узнавали о волшебном ее могуществе! Просто из кожи вон лезли, чтобы произвести наилучшее впечатление, чтоб выхлопотать, выпросить у нее ту или иную милость!

Фее казалось, что при пухоперонском дворе меньше негодяев, чем всюду. И что Принц, которому они с Учеником отдали Золушку, такого дара достоин. Ровно ничего худого нельзя было сказать о Принце, не только сказать, но и подумать мельком. Принц так искренно, так нерасчетливо был влюблен! Вообще, случай Золушки и Принца был как пример из учебника к Великому Закону, согласно которому от любви хорошеет человек изнутри и снаружи…

А сама Золушка? Если б даже и были у Феи какие-то сомнения насчет Принца, попробовала бы она помешать этой свадьбе! Видела Фея, видел и чувствовал даже тринадцатилетний Жан-Поль: преступление — не дать этим двоим соединиться! Вместо девушки, которую они осчастливили, вновь была бы оскорбленная, горькая сирота — как в те дни, когда над ней издевалась мачеха. Нет, не так: от мачехи и от сводных сестер несправедливость, брань и щипки с вывертом были чем-то уже привычным; а новая обида от Судьбы, поманившей ее сперва любовью и счастьем, а потом обманувшей, была бы гораздо злее, могла нестерпимой стать!.. Рядом с этой возможной ее болью много ли стоила детская обида Жан-Поля? Это ведь выветрится из его ребячьего сердца! Через неделю, ну через две он вовсе забудет про все пухоперонские страсти. «Ни пуха не останется от них, ни пера!..» — думала Фея.

Когда ты и скор чересчур, и опоздал безнадежно…

Но в том мальчишеском сердце шел, продолжался глухой спор с Госпожой, с ее решением.

Осуществилось оно — и теперь все сожаления, все споры были чем-то вроде дыма, уходящего из трубы к холодным небесам… Только этот дым все гуще клубился в нем, и уже загораживал солнце, и со временем не становился слабее и светлее…

Как он убеждал тогда свою Госпожу? Не слишком толково; любой адвокат-недоучка, даже заика, смог бы лучше. Просил только, канючил по-детски: ну придумайте что-нибудь, чтоб не так скоро все это произошло! Пусть это будет, если суждено, только попозже… ну хотя бы на двенадцать недель!

— Почему? — спрашивала она. — Что ты надеешься успеть за эти недели?

Тут Жан-Поль слышал опять знакомую ласковую насмешку. Он прекращал трудный разговор. Стеснялся. Все нужные слова приходили к нему на час или на день позже, чем надо. «Волшебник» называется! Только вчера в карете из него вырвалось вдруг, как шипучка с пузырьками газа:

— Они же не знают же толком друг друга же! Золушка не успела ведь даже понять, в каком новом мире очутилась! Шутка ли? От плиты, от корыта, от огородной мотыги — сразу на светлые скользкие паркеты, в широченную пуховую кровать красного дерева с альковом и балдахином, в зал для танцев… Причем, с кем танцевать? С министрами и послами, с полковниками королевской гвардии! Хотя нет — полковник не посмеет пригласить принцессу, не по чину ему… разве что генерал отважится! А она? Да ей легче будет сквозь землю провалиться! — наседал мальчик.

Госпожа Фея насмешливо его успокоила:

— Не наговаривай на нее. Чепуха все. Прелестно станцует она и с генералом, и с послом. А робеющего полковника даже и сама пригласит! Так ведь и было — ты видел сам! — на том первом балу, когда еще и речи о свадьбе не заходило… Тоже мне трудности: скользкие паркеты! Да она с коромыслом и двумя полными ведрами в самый гололед ходила! И в горку, и под гору!..Или — тоже еще проблема! — чересчур широкая кровать… Такая широкая, что Принц потеряет ее там, что ли? Не переживай: отыщет!

Не следовало ей так шутить. По высшим причинам не следовало! Юмор, если он касался той девушки, должен быть очень-очень бережным — или вовсе его не надо!

Жан-Поль шел по чужому городу и не замечал прохожих-мухляндцев, даже когда они толкали его плечами, задевали сумками. Он был рассеян, как самый допотопный старичок-профессор! Вернувшись в гостиницу, абсолютно ничего не смог бы он рассказать Госпоже об архитектуре этой столицы, о том, что за публика в здешних тавернах, кого больше — степенных людей или ветрогонов и пьяниц; какие товары и за сколько предлагают торговцы, как называются деньги в Мухляндии, что за спектакли обещают афиши местного театра и цирка-шапито… Ничего этого мальчик не замечал, не видел в упор.

«Не воротишь ничего, — думал он. — Как зубами ни скрипи, сколько ни вчитывайся в наши книги волшебные…»

Он опоздал бесповоротно. Как вон тот мухляндский парнишка, который что-то кричал на бегу франтоватой парочке в экипаже. Их лошади, ужаленные кнутом, рванули с места так прытко, что пареньку и не догнать и не докричаться уже…

Нет, мог бы, конечно, ученик Феи сделать так, чтоб эти кони застыли, как вкопанные! Чтоб они вообще превратились, допустим, в черепах… Чтобы тот ровесник Жан-Поля, который так отчаянно опаздывал что-то объяснить тем невнимательным франтам, стал бы восседать на их месте, одетый, как аристократ! А эти, отмахнувшиеся от него, — они бы униженно просили секундочки его драгоценного внимания! Большой кайф, знаете ли, бывает от таких перевертышей!

Все это он мог бы: его с восьми лет учили чародейству. Правда, специальной их палочки сейчас не было с ним — она оставалась в гостинице, возле кресла госпожи Феи, в скромном футляре, какие у флейтистов бывают… Принадлежал инструмент, ясное дело, Госпоже. Паж пользовался им только по Ее повелению. Нарушить это условие — означало потерять Ее милость, Ее доверие, а хуже этого нельзя было представить себе ничего на свете…

Ну а если бы все-таки набрался он такой