Белосельцев с криком отпрянул от окна, выбежал из подъезда к Лобному месту. Он бежал к Спасской башне, где горел остов автомобиля и среди разбросанной жести лежало маленькое, оглушенное тело пилота. Дюжие охранники что-то делали с ним – то ли били, то ли сшибали огонь.

– Стоять!.. Назад!.. Документы!.. – преградили ему путь охранники. Удерживали за локти сильными руками, просматривали извлеченные из кармана документы. Издалека он видел место взрыва, куда выбегало оцепление в черном, вставала череда автоматчиков. Хрупкое, смятое взрывом тело, от которого шел вялый дым, поднимали и заталкивали в легковой фургон.

– Черт бы его побрал. Еще один псих ненормальный.

Охранник, кивая на отъезжавший фургон, вернул документы Белосельцеву. И тот, не возвращаясь в «Фонд», брел по разноцветной брусчатке, под цветными светилами, горевшими в небе Москвы.

Дома он включил телевизор. В программе новостей сообщалось, что душевнобольной террорист взорвал автомобиль на Красной площади, направляя его на Кремль. Камикадзе в тяжелом состоянии доставлен в «Лефортово», где ему оказана медицинская помощь, и следователи, как только он придет в себя, готовятся снять показания.

По другой программе передавали похороны Граммофончика на Новодевичьем кладбище. Свежая могила, заваленная цветами. Поредевшая когорта «демократов первой волны». Вдова, вся в черном, красивая, с беломраморной шеей и белыми полусферами открытых грудей. Рядом с ней Избранник. Она положила ему голову на плечо, беспомощно прижалась к нему, и у него в глазах слезы.

Здесь все было кончено. Чтобы не стать свидетелем или, не дай бог, участником нового этапа «Суахили», он начал собираться в Псков.

Поездка в Псков не была обычным путешествием пожилого человека по местам молодости и первой любви. Он ехал не для того, чтобы оказаться среди храмов, озер, сосняков, где было ему чудесно и где он пережил любовь. Он отправлялся туда с магической целью обратить время вспять. Он ехал в Псков, чтобы, подобно водолазу, погрузиться в огромный океан исчезнувшего времени и там, среди утонувших кораблей, потопленных материков, ушедших на дно поколений, найти крохотную скважину, в которую нырнет, промчится вспять, вынырнет в исчезнувшем мгновении. Он готовился к поездке, как к огромной духовной работе. Уезжал, чтобы не вернуться.

За этими торжественными размышлениями его настиг утренний телефонный звонок. Голос казался знакомым, с едва уловимым двойным дефектом, как если бы на одну монету были наложены две разные чеканки. Голос был вежливый, исполненный извинений, но в нем, как в перегретом электрическом проводе, присутствовала потаенная истерическая страсть.

– Виктор Андреевич, поверьте, я не стал бы беспокоить вас дома, да еще в столь ранний час. Только неотложные обстоятельства заставили меня это сделать. Мне нужна встреча с вами, короткая, но немедленная. Не откажите мне в моей просьбе.

– С кем имею честь? – Белосельцев испытал муку, чувствуя, что над его возвышенными философскими построениями нависла угроза, как нависает над головой оборвавшийся электрический провод.

– Это я, Вахид Заирбеков. Поверьте, обстоятельства слишком серьезны.

Белосельцев мгновенно вспомнил молодого чеченца с тонким лицом, сросшимися, одним взмахом прочерченными бровями, чья мелодичная русская речь была странно аранжирована музыкой Кавказа и Оксфорда. И это воспоминание, и доклад Премьера на собрании спецслужб, и эффектно поднятый над сценой футляр, перетянутый блестящей тесьмой, из которого, как в жутком фокусе, выпала отрезанная, с белыми бельмами, голова Шептуна, – все это нахлынуло жутью, и Белосельцев попытался отпрянуть, отдалиться от нависшего, смертельно опасного провода.

– К сожалению, Вахид, вы застали меня перед самым отъездом. Едва ли я вам буду полезен.

– Мне нужна краткая встреча, Виктор Андреевич. Не больше минуты. Она касается всех нас, патриотов России. Это не мое и не ваше личное дело. Простите за высокопарный слог, но это общенародное, общенациональное дело. И вы, когда будет поздно, не простите себе того, что не встретились со мной. Быть может, вы единственный человек в современной России, кто сможет услышать меня и отвратить беду.

Белосельцев чувствовал, как Псков, его белые церкви, его голубые высокие облака над горячими пыльными дорогами, его розовые сосняки и озера, – все это отплывает, удаляется.

– Я вернусь через месяц, и тогда повидаемся, – пробовал отказаться Белосельцев, понимая, что попытка тщетна и новая опасность, как длинная тень, стоит у его порога.

– Дело не терпит отлагательств, Виктор Андреевич. От нас с вами зависят сотни жизней. Как верующие люди, как граждане нашей общей Родины мы не вправе отвернуться. Мне нужен пятиминутный разговор с вами.

Белосельцев чувствовал, как возрастает, удлиняется огромная тень у порога.

– Через полчаса я выйду на Тверской бульвар. Приходите. Я уделю вам пять минут.

– Больше и не надо, Виктор Андреевич. Верю в вас, в русского патриота и гражданина…

Они встретились на тяжелой деревянной скамейке, под желтеющими липами с золотыми лужицами опавшей листвы. Бульвар был полон фиолетового воздуха, сладкого тления, редких прохожих. Вахид был бледен, утонченно красив и коварен, когда направлял на Белосельцева жгучие, жадные, требовательные глаза.

– У меня есть экстренная информация, полученная из Чечни, от Шамиля Басаева. Эта информация мне в бремя. Я не имею к Басаеву никакого отношения. Но он пользуется мной, как ретранслятором, и я не могу избавиться от этой опасной и обременительной роли…

– Не думаю, чтобы я мог воспользоваться информацией, исходящей от Шамиля Басаева. Наше с вами знакомство случайно. Это был эпизод, и не более. Я слишком далек от людей, кому предназначена упомянутая вами информация.

– Генерал, вы разведчик. Вы были в Дагестане и вели переговоры с Исмаилом Ходжаевым. Вы включены в трагические события – в те, что случились, и в те, которым еще надлежит случиться. Вы единственный человек в Москве, который может дать ход информации…

Планета «Суахили», как «черный карлик», невидимая, обладала страшной гравитацией, затягивала в себя явления мира, искривляла ход светового луча, деформировала время, свертывая в спираль.

– Басаев просил передать: русские его обманули. Обещали нейтралитет в Дагестане, неприменение авиации, свободный отход в Чечню. Вместо этого применялись массированные налеты штурмовиков, пути отхода подвергались авиационным и артиллерийским налетам, что привело к большим потерям. К тому же на границах с Чечней идет наращивание группировки федеральных войск, что чревато вторжением в Ичкерию. Дагестанская ловушка была использована русскими для создания повода к новой чеченской войне. Все свидетельствует, что до развязывания ее остаются считанные недели…

Чеченец был посланец, парламентер. Его умными, оснащенными русской лексикой устами говорил косноязычный полевой командир в пятнистой панаме, с черной косой бородой. В словах, которые произносил на бульваре оксфордский чеченец Вахид, была предельная достоверность. Их следовало не проверять, а пользоваться ими как стратегической боевой информацией, влияющей на судьбу государства. И он, Белосельцев, отринутый государством разведчик, замысливший побег, был возвращен вспять.