– Я говорю о ковчеге. О подводном ковчеге, господин адмирал, – тихо произнес прорицатель.

Адмирал, не удовлетворенный ответом, пожимая плечами, уходил, сопровождаемый дамами.

Вслед за адмиралом к фокуснику в розовом фраке приблизился телеведущий, чья популярность затмила популярность политиков, эстрадных звезд и хоккейных бомбардиров. Баловень, злой острослов, умный циник, красивый повеса, интеллектуал и веселый шутник, он раскалывал черепа скудоумных партийных лидеров, мазал черным вареньем белоснежные камзолы ханжей, возвеличивал карликов, срубал башку великанам, делал прекрасным и привлекательным зло, облачал в шутовские наряды добро.

– В детстве цыганка нагадала мне, что я подожгу мой дом. И мои родители прятали от меня спички, – он протянул прорицателю руку, снисходительно позволяя тому потешить праздное общество, – но мой дом по-прежнему цел и невредим. Прорицатель взял протянутую руку, закрыл глаза. Белосельцев видел, каким непосильным трудом он занят. Как вторгается в запретные миры, производя в них смятение. Как разрушает закономерность времен, обгоняя на свистящей стреле медленно нарождающуюся череду событий.

– Цыганки не всегда лгут. Ваш дом загорится так, что пожар будет видеть вся Россия. И тушить его станут всем миром.

– Вы это серьезно? – переспросил ведущий. И хотя на лице его оставалась насмешка, он вдруг побледнел и, подставив локоть хорошенькой барышне, отошел в глубину галереи.

Подвергнуть себя испытанию будущим, не видя в этом никакой для себя опасности, решился руководитель космических программ. Рыхлый, с жирными плечами, вислым носом, в мешковатом костюме, он слыл сторонником американских решений в Космосе. Считал нерентабельным для человечества дублирование российских и американских программ. Настаивал на скорейшем строительстве совместного россий-ско-американского космического города, в сравнении с которым отечественная станция «Мир» казалась старомодной деревней.

Космист, улыбаясь дряблой стариковской улыбкой, протянул волшебнику потную жирную ладонь, на которой, словно гвоздем, были процарапаны грязноватые линии жизни.

– Так где мое будущее? На небе или на земле? – прошамкал он мокрым ртом, подымая воловьи слезящиеся глаза вверх, где, невидимые в безвоздушной синеве, носились космиче-ские спутники, разведывательные зонды, марсианские станции, и среди них, как серебряная бабочка, парила русская станция. – Где прикажете искать мое будущее?

– На дне, – не трогая его ладонь, ответил странный человек в розовом фраке, из кармана которого торчала игральная карта с мастью «треф».

И все перешептывались, дивясь парадоксальному ответу.

Белосельцеву вдруг захотелось протянуть ему руку, ощутить на запястье прикосновение волшебных перстней, почувствовать сладкую боль проникающих ядовитых иголок. И узнать, что ждет его впереди. Больничная койка с капельницами или мгновенная вспышка пули, выпущенная с чердака неведомым снайпером, прекращающим опасную игру с «Суахили». Или унылое прозябание старости, без друзей, без близких, с меркнущим зимним оконцем, с сумеречными несвязными мыслями. Он уже сделал шаг, уже поднял руку. Но дорогу ему перешел наглый веселый Астрос. Казалось, на его плотоядных губах переливается радужный мыльный пузырь.

– Я приглашаю вас на мое телевидение, маэстро. Гонорар – полмиллиона долларов. Но прежде докажите, что вы видите мое будущее.

– Вы владеете долларами, алмазами, драгоценностями, – вяло ответил кудесник, – вы любите дорогие украшения. Сегодня вы получите замечательный подарок.

– Какой? – наивно полюбопытствовал поверивший Астрос.

– Браслет, – ответил устало прорицатель и отвернулся от него, желая уйти из круга любопытной публики. Астрос задрал рукав пиджака и манжету рубахи, показывая всем свое крепкое запястье, на котором уже сегодня должен был появиться усыпанный алмазами браслет. А Белосельцев испугался разоблачения. Смотрел на широкое, в синих жилках запястье Астроса, на котором через несколько минут должны были замкнуться наручники.

– Скажи мне, кудесник, любимец богов, что сбудется в жизни со мною и скоро ль на радость соседей-врагов могильной покроюсь землею? – Граммофончик, изрядно подшофе, держа рюмку с любимым «Камю», манерный, возбужденный, играя глазами, точь-в-точь как лет десять назад, когда выходил на трибуну Съезда, преградил путь уходящему прорицателю, требуя к себе внимания. – Какова, милостивый государь, моя будущая доля?

– Но примешь ты смерть от «Камю» своего, – едва слышно обронил прорицатель, и с вытекшими глазами, осыпавшимся до костей лицом ушел в толпу, неся на обугленном сутулом скелете розовый фрак. А Белосельцеву вновь стало страшно от той зловещей обыденности, что обретали аномальные явления, толкователем и вершителем которых он являлся.

Граммофончик уходил в глубину галереи, где клубился народ. Он удалялся, и рядом с ним неизвестно откуда появился Зарецкий. Охаживал, обскакивал его со всех сторон, направляя в удаленную нишу, где была поставлена тренога с телекамерой и оператор в жилете со множеством карманов, напоминавший странное сумчатое животное, ждал начала работы. Граммофончик и Зарецкий шли, разглагольствуя. К ним присоединился Астрос, налетев на них с какой-то дурацкой шуткой, от которой Граммофончик по-молодому, заливисто рассмеялся. Поблизости от них возник и пропал Гречишников в черном одеянии. Время, остановившееся в стеклянной галерее, словно в хрустальном озере, по которому плавали нарядные лодки с дамами и кавалерами, вдруг проточило узкое русло и хлынуло в него убыстряющейся черной струей.

Белосельцев слышал запальчивый, нетрезвый голос Граммофончика.

– Да, я скажу прилюдно… Страна должна знать своих героев… Я выведу на свет все его махинации… В свое время, когда я был мэром Санкт-Петербурга, я приказал проверить его деятельность, которая могла бросить тень на меня… Да, и доллары через финскую границу в особо крупных размерах… И торговля цветными металлами… И торговля детьми, которая получила поистине индустриальный размах…

Они приблизились к нише, окруженной деревьями, из которых, как ружейный ствол, выглядывала телекамера. Граммофончик оживился еще больше, увидев ее. Он любил телекамеры, их дразнящие зрачки, мигание индикаторов, белый луч осветительной лампы. Он любил телеинтервью, сделавшие его знаменитым. Любил эти нескончаемые потоки внимания, приливы славы, в которых купался и плавал и которые шлифовали его, словно волны прибоя, делая гладким, как галька. Теперь он опять был в центре внимания публики, был востребован. К нему возвращались известность и слава, которые хотели отнять у него враги и завистники.

– Ну что, работаем? – нетерпеливо и взыскательно обратился он к оператору так, чтобы его слышали собравшиеся вокруг любопытные гости. Откашлялся, одернул пиджак, огладил виски. Астрос поправил ему галстук. Зарецкий угодливо стряхнул с плеча несуществующую соринку.

– Поехали? – спросил он оператора.

В это время возник официант, строгий, с античным профилем. Он держал на руке круглый серебряный поднос, сиявший как солнце. На нем стояла рюмка, одинокая, как цветок на поляне. Этот цветок невозможно было не сорвать. Невозможно было не выпить прекрасную рюмку «Камю».