– Граф Ле Пикар умер? – спросила я настороженно.

– Да. Мы все очень сожалели о нем.

Что-то вспомнив и сразу загоревшись этим воспоминанием, Жан воскликнул:

– Ах, ма, люди Бонапарта тоже неплохо сражались! Я помню, как было страшно, когда они подложили мину под стену и сделали пролом, а потом с помощью лестниц преодолели ров. Турки и даже некоторые наши бросились бежать – все боялись, что с ними сделают то же, что было в Яффе…

– И что же?

– Их остановил паша Джезар. Он бросился врагу навстречу, и мы опрокинули атаку!

– Мы? – вскричала я. – Ради Бога, Жан, что ты-то там делал?

Он на миг смутился, потом решительно сказал:

– Ну, конечно, я не воевал. Но я сидел в крепости и стрелял.

– Ты стрелял?!

– Да! – выпалил он, упрямо сверкнув глазами. – Я даже одному пробил мундир и галстук, и мне сказали потом, что это был сам генерал Мюрат!

Я на миг онемела. Ну как можно было сразу поверить, что мой ребенок вот этими самыми руками стрелял в людей?

– И что… тебе не было страшно?

– Что же тут страшного? – спросил он простодушно.

– Ну, я, например, не смогла бы так.

– Ма, но ведь тебе и не надо.

Со вздохом, горестным и радостным одновременно, я обняла его и, повеселев, сказала:

– Ты, наверно, соскучился по домашней кухне. Чем тебя там кормили? Солдатской солониной и хлебом?

– Ой, ма, я так хочу блинов – таких, знаешь, как делают в жирный вторник! И еще… еще чашку бульона!

Я засмеялась, довольная этим чисто детским порывом, и пригласила всех пойти на кухню, где, может быть, в данный момент и не будет блинов, но уж чашка бульона обязательно найдется.

2

– Ма, а почему ты здесь?

Я вздрогнула, услышав этот вопрос, хотя давно ожидала его, и, не отвечая, внимательно посмотрела на Жана. Он шумно вздохнул.

– Мы ведь искали тебя там, в Белых Липах, а нам сказали, что ты там больше не живешь. А сестры – они ведь там остались. И Филипп тоже…

– Ты видел его?

– Ага. Он так вырос.

Я не сумела перевести разговор на другую тему. Жан снова тревожно посмотрел на меня, и я поняла, что вопросы его не разрешишь замалчиванием.

– Разве тебе там не нравилось, ма?

– Это все слишком сложно, мой мальчик.

В дверях показался мой отец, и Жан сразу высвободился из моих объятий.

– Вам, похоже, пора спать, – произнес принц негромко.

– Вы не хотите говорить при мне? – спросил Жан, оглядываясь на меня.

Я с усилием произнесла:

– Не сейчас, мой милый. Не сейчас. Позволь нам сначала обсудить все это вдвоем.

Я погладила его волосы. Он быстро поцеловал меня в щеку, потом коснулся губами моей руки и, поклонившись совсем по-взрослому, вышел. Принц проводил внука взглядом, потом медленно опустился в кресло напротив меня.

За распахнутым окном шумел свежий майский дождь. Весна пробудила к жизни умытое теплой водой племя трав. Начался карнавал цветов: даже отсюда, из замка, были видны корзинки мать-и-мачехи, золотыми монетами раскиданные по обрывам, берегам и осыпям, и пучки сиреневых цветочков на верхушках волчьего лыка. Цветущая серая ольха сыпала пыльцой. Лес стоял в разливах шоколадно-пунцовых тонов с темными островками хвойников.

Мы с отцом некоторое время молча смотрели друг на друга. Я знала, что за разговор нам предстоит, и уже готовилась дать объяснения. Принц заговорил первый.

– Что ж, дорогая моя, – сказал он, – мне кажется, я все понимаю.

– Понимаете, почему я здесь, а не там?

– Да.

Как выяснилось, после того, как они с Жаном обнаружили, что я в Белых Липах больше не живу, отцу пришло в голову заехать в Гран-Шэн и получить какие-то объяснения у Констанс, которую он знал как мою хорошую подругу. Она рассказала ему все, начиная еще с дуэли во время бала.

– Сюзанна, я никак не мог такого ожидать.

Слова отца показались мне не совсем ясными. Он осуждает меня? Сожалеет о случившемся? Да и на Констанс я слегка досадовала: она ведь дала мне слово ни о чем не говорить. Уж лучше бы я объяснила все сама.

– Ожидать чего?

– Того, что этот сопляк осмелится поднять руку на мою дочь.

Я, честно говоря, не сразу поняла, кого он имеет в виду. Голос отца звучал раздраженно, даже разгневанно, и, конечно же, говорил он о герцоге.

– Констанс сказала вам и это?

– Мадам де Лораге утверждала, что вы пришли к ней почти нагая, с изуродованным лицом. Это правда?

– Возможно, она слегка преувеличила. Но в основном все так и было.

Подняв глаза на отца, я добавила:

– Все это уже в прошлом. Меня задело даже не то, что он меня избил и выгнал, а то, что он не давал мне видеть детей. Отец, я ведь полгода не имела к ним доступа.

– Это насилие, которое ничем нельзя оправдать. Я не намерен мириться с создавшимся положением.

Я заметила, что его совершенно не интересует, была ли я в чем-то виновата, заслужила ли такое обращение со стороны Александра, – для отца это все было неважно. Он видел только то, что его дочь, одну из де ла Тремуйлей, кто-то ударил, – его дочь, которую не смеет бить никто, даже король.

– Что же вы хотите делать? – спросила я нерешительно.

– Сюзанна, мы на следующей неделе отправимся туда, и этот человек поймет, что вы не столь беззащитны, как он полагает.

– Вы хотите заставить меня вернуться к нему? – вскричала я, даже приподнимаясь в кресле.

– Нет.

Сжав руку в кулак, он разъяренно произнес:

– Не могу утверждать, что мне удастся забрать у него Филиппа, но внучек он мне отдаст – рано или поздно, это только вопрос времени. Я добьюсь специального эдикта короля, если будет нужно. А уж этому он не сможет противиться.

– Вы думаете? У него тоже есть вес в роялистских кругах.

– Он слишком военный, Сюзанна, а я в некотором роде дипломат. Каким бы влиянием этот человек ни обладал, ему вряд ли удастся встретиться с королем, а я, быть может, увижу Людовика XVIII уже в августе.

Поглядев на меня, он уже мягче спросил:

– Ну, разве я когда-нибудь давал пустые обещания? Я выполню все, что сказал. Девочки вернутся к вам. А развод… я сам теперь желаю вашего развода.

Я слушала его, чувствуя, как воскресает во мне надежда. То, что Александр разрешил мне видеться с детьми, – этого все-таки было мало. Я нуждалась в большем. Я хотела, чтобы дети всегда были со мной. Теперь я думала, что это не так уж невозможно. Когда-то отец пообещал мне, что добьется для Жана имени де ла Тремуйля, и добился.