– Вы… вы не хотите, чтобы я…

– Нет, дитя, не хочу. Вам созерцать все это ни к чему.

Я медленно поднялась с колен, едва сдерживая слезы.

– А вы, сын мой, останьтесь со мной на минуту.

Слегка придерживаясь рукой за стену, я вышла, тихо прикрыв за собой дверь, и на минуту остановилась в нерешительности. Сперва мне показалось, что в гостиной никого нет; потом мои глаза мало-помалу различили силуэт Поля Алэна. Он не поворачивался в мою сторону. Мне хотелось пить, но обратиться с просьбой о стакане воды было не к кому, а идти сама я не могла – у меня подгибались ноги. Слишком тягостное впечатление осталось от этого разговора. Я присела на краешек стула и, сдержав вздох, на минуту закрыла глаза.

Снова открылась дверь.

– Поль Алэн, – раздался голос Александра.

– Он зовет меня?

– Да.

Мы с герцогом остались одни. Я, честно говоря, не знала, правильно ли сделала, что осталась в гостиной: возможно, он велит мне немедленно уезжать, и я даром потратила время здесь, вместо того чтобы повидать детей. Безучастно поглядев на Александра, я спросила:

– Мне уехать?

– Нет. Прошу вас, не надо уезжать.

Не то чтобы мягкие, но совсем не враждебные интонации были в его голосе. Я даже не ожидала такого. Пораженная, я тихо спросила:

– Я могу остаться?

– Да. Он очень просил. Вероятно, мадам, он недолго протянет, похоже, что жить ему осталось не больше суток. Как говорит доктор, его сердце крайне ослаблено. Он очень хотел, чтобы вы были здесь, и я опасался, что вы не приедете.

– Почему же? – шепотом спросила я. – Разве я давала повод подозревать меня в черствости?

Кажется, он испытывал затруднения в выборе ответа. Наступило молчание. Лицо герцога, как мне показалось, стало замкнутым, и ответил он уже сухо:

– Потому что мой отец и вся моя семья уже как бы не имеют к вам отношения.

Это было как удар по лицу. Зачем же он так резко поменял тон? Зачем беспричинно намекает на то, что я претендую на какое-то отношение к его семье? Я, впрочем, уже почти привыкла к таким выпадам. Мой голос, когда я заговорила, был просто ледяным:

– Я останусь, но вовсе не потому, что мне приятно видеть кого-либо из вашей семьи. Я останусь только ради герцога. Надеюсь, то, что он говорил о детях, – правда?

–– Я не меняю своего слова.

– О каком слове вы говорите – том, которое дали раньше, или теперешнем?

Он холодно произнес:

– О слове, которое я дал отцу. Мы еще обсудим с вами условия.

– Вас все еще терзает желание отомстить мне посильнее, – сказала я, усмехнувшись, на миг забыв о том, в каком он сейчас состоянии в связи с болезнью отца.

Не отвечая, он взялся за звонок.

– Вам сейчас приготовят комнату.

– Только ту, в которой я жила раньше, – предупредила я.

– В той комнате может жить только герцогиня.

Сверкнув глазами, я произнесла:

– Отлично. Стало быть, я имею на нее все права.

Его лицо исказилось.

– Вы что, пользуетесь тем, что я из-за отца вынужден терпеть вас в этом доме?

– Я намерена воспользоваться всем, что есть в моем распоряжении, – парировала я холодно. Презрение в его голосе меня уже не задевало.

Он неторопливо произнес:

– Как я вижу, вы стали нахальны.

Я устало и безразлично проговорила:

– Ради Бога, вспомните о том, сколько времени я провела в дороге и распорядитесь, наконец, насчет комнаты. А что касается вашего мнения обо мне, то оно уже давно меня не интересует.

Может быть, целую минуту длилось молчание. Я не поднимала голову и, в сущности, равнодушно ждала, что же он решит. Если он не пустит меня в мою комнату, я ни на какую другую не соглашусь: просто уеду и не буду унижаться. И, честно говоря, мне даже стало легче, когда я подумала, что ни от кого сейчас не завишу и сама решаю свою судьбу.

– Хорошо, – сказал он. – Будет по-вашему.

Не сказав ни слова, я поднялась и, подобрав подол, направилась к лестнице.

Утром весь замок проснулся от истошного визга сиделки, которая обнаружила, что старый герцог умер во сне. Я слышала переполох за дверью, крики, беготню служанок. Потом, видимо, властная Анна Элоиза пресекла эту панику и взяла все в свои руки. Суета затихла. Все пошло, похоже, так, как бывает в подобных случаях.

Я пребывала в сомнениях: показываться мне или нет? Пожалуй, стоило выбрать первое, но мне была так неприятна мысль о встрече с теткой и деверем, о том, как мне все станут давать понять, что я здесь лишняя, что я осталась в комнате и никуда не выходила. Маргарита приносила мне новости. Она привела в порядок мое черное платье, а потом мы вместе занялись приготовлением траурных нарядов для близняшек.

Несмотря на то, что пора эта в целом была горестная и скорбная, я не могла не чувствовать радости и счастья, встретившись, наконец, со своими детьми. Если близняшек я видела хоть на Рождество, то с Филиппом я была разлучена уже шестой месяц. Он почти не узнавал меня и называл мамой лишь потому, что верил на слово Маргарите. Я расцеловала его с ног до головы и, не желая с ним расставаться, не спускала его с рук. Даже когда мы мастерили наряды, он сидел и играл у моих ног.

– Как ты думаешь, мне следует остаться на похороны? – вполголоса спросила я у Маргариты.

– А ваш муж – он разве ничего вам насчет этого не сказал?

– Ничего. Все очень неопределенно, Маргарита.

Она пытливо смотрела на меня. Не скрывая горечи, я добавила:

– Больше всего я боюсь не угадать, чего он от меня ждет. Вдруг он увидит меня и спросит: что, мол, вы здесь делаете? Я больше не желаю слышать таких вопросов.

– Да нет, – сказала она уверенно. – Все будет не так. Уж на этот раз вы должны остаться – потому хотя бы, что бедный старик просил вас об этом.

Она перекрестилась и негромко пробормотала молитву.

Филипп вдруг громко заплакал, испугав нас обеих. Я бросилась к нему; он протягивал мне пальчик и заливался слезами.

– Что такое? Что с тобой, мой мальчик, мой ребенок? Ты ушибся? Поранился? Сам укусил себе пальчик?

Последнее, кажется, было самым вероятным, потому что Филипп заплакал громче и такая обида отразилась на его личике, что я схватила его в объятия, вытерла ему слезы, тысячу раз поцеловала укушенный пальчик.

– Все? Уже не больно, ведь правда? Мама поцеловала, и уже не может быть больно. Мама сделает все, лишь бы мой маленький, мой ангелочек, мой милый мальчик не плакал!

Филипп, всхлипывая, затих, уткнувшись мне в грудь. Я гладила его волосы и что-то шептала на ухо. Маргарита тронула меня за плечо: