«Постой! Я сам…»

Потом, размышляя в темноте, я казнил себя за то, что дал слабину. Но мне было просто нестерпимо вообразить, как меня насильно бросают в эту яму. Я заранее ощущал омерзительное чувство беспомощности, когда примат потащит меня к дыре в полу. Унизительно. Но это полбеды. Оказаться абсолютно голым перед всей этой сволочью – наверное, для меня это было страшнее всего, хотя я и не считаю себя чрезмерно стыдливым. Но одно дело – нудистский пляж или сауна с друзьями, а другое – перед чужими, враждебными, насмешливыми… И где-то на заднем плане промелькнула подлая мысль: если уж ямы никак не избежать, то лучше оказаться внизу в одежде…

«Отпусти его, Гафур, – приказал Зухуршо. – Он сказал, что хочет сам спрыгнуть. Я не возражаю. Пусть прыгает».

Гафур вступился за меня:

«Ноги переломает, в сырости и холоде умрёт. Зухуршо, лестницу ему дай».

«Ладно, пусть не прыгает, – снизошёл Зухуршо. – Лестницу не дам. Пусть лезет, как хочет…»

Я обвёл глазами собравшихся и ни в ком не увидел сочувствия. Одно любопытство. Они наслаждались тамошо, зрелищем. Оказалось, что лезть в зиндон не менее унизительно, чем быть насильно сброшенным. Я сел на край дыры, спустил ноги вниз, перевернулся на живот… Повис на руках, уцепившись за деревяшку, окаймлявшую край. Разжал пальцы и полетел вниз. Удар о землю был довольно силен. Я не устоял и свалился на бок. Кажется, руки и ноги остались целы.

«Эй, фотоаппарат забыл. Возьми!» – крикнул сверху Зухуршо.

Рядом со мной тяжело, как камень, свалилась камера. Если бы я устоял на ногах, а не упал в сторону, она раскроила бы мне череп. Наверху затопали, хлопнула дверь, я остался в полной темноте. Холод в земляном зиндоне стоял, как в леднике. Я подумал, что вряд ли долго протяну. Живым мне из ямы не выбраться. Не отпустит Зухуршо. Не простит прилюдного оскорбления. Вопрос лишь в том, подождёт ли он, пока я сам загнусь, или же придумает какую-нибудь особо хитрую казнь. Тайную, разумеется… А как же Даврон? Неужели не заступится?

Позже Гафур сбросил мне ватное одеяло…

Прошло всего несколько дней, а я успел опуститься до того, что выкрикиваю злобные оскорбления деревенскому недотёпе, буквально исполнившему просьбу. Недотёпа опустился на колени и свесился над дырой:

– Ты сказал: «Брось верёвку».

Ситуация становилась комичной.

– Ну подумай, зачем она мне здесь?

– Верёвка всегда нужна, – наставительно сказал недотёпа. – В любом деле без неё никак. Хворост обвязать, корову или барана привязать, если что-то поломалось, тоже верёвкой можно подвязать…

«Издевается или вправду полный идиот?»

Впрочем, я усовестился своей бессильной раздражительности. Более того, обрадовался – мерзкая, унизительная процедура превращалась в развлечение. Больше того! В игру. В общение. В увлекательное приключение.

– Ну, и что будем делать?

– Не знаю, – сказал недотёпа. – Теперь ты бросай.

Я сгрёб верёвку и швырнул. В воздухе ком распустился и пал вниз наподобие сетки-накидушки для ловли рыбы. Я отскочил, чтоб не оказаться уловленным, а после пары неудачных попыток, предложил:

– Это самое подождёт. Давай пока поговорим. Как тебя зовут?

– Теша.

– И как же ты, Теша, в разбойники-то попал?

– Я солдат, – гордо ответил Теша. – У меня командир есть, автомат есть, всё есть. Я не разбойник.

– Односельчан, значит, не притесняешь?

– Не притесняю. Мои односельчане в другом кишлаке живут. Здесь – ворухцы, глупые люди. Пользы своей не понимают. Новая жизнь настала, а они…

Обличить ворухцев Теша не успел. Откуда-то извне послышалось:

– Э, пацан! Куда пропал? Быстро сюда!

– Гафур велел…

– Тебе кто командир?! Сюда!

Теша вскочил с коленей.

– Не закрывай! – завопил я.

Однако в зиндон опустилась непроглядная тьма. Я нащупал одеяло и сел. Темнота и тишина – это, конечно, не полная сенсорная депривация, хотя для того, чтобы сдвинулось сознание, и этого достаточно. У меня пока ни разу не случались галлюцинации, но я со страхом ждал, когда они начнутся…

Но прежде я серьёзно простудился. Кашель буквально раздирал мне лёгкие, начала одолевать слабость. Не знаю, сколько дней провалялся на подстилке до того момента, когда действительно начал галлюцинировать.

Мне чудилось, что наверху разговаривают двое. Один голос звучал громко и резко, с характерными повелительными интонациями. Галлюцинация имитировала Даврона. Второй иллюзорный собеседник бубнил тихо и неразборчиво. Вероятно, моё сознание не нашло для него подходящего прототипа.

Я безучастно отметил, что пока сохранил способность отличать мнимое от действительного, и остался лежать лицом к стене, рассматривая слабый отсвет, возникший вдруг на тёмной земляной стене. Выглядел он очень натурально и убедительно. Более того, запахло воображаемым керосином, горящим в фитиле воображаемой лампы.

Голос Даврона позвал:

– Олег!

Я знал абсолютно точно, что это иллюзия, и изо всех сил старался не поддаваться мороку. Однако не удержался. Обернулся и увидел, что из квадратной дыры в потолке свисает керосиновая лампа «летучая мышь». Яркий свет нестерпимо жёг глаза, привыкшие к темноте, но я ухитрился рассмотреть руку, которая держала лампу за тонкую дужку.

Кто это?! Лица видно не было. Даврон? Он ни разу не заглянул в дыру – убедиться, что я жив. Где-то в отдалённых извилинах моего сознания пряталась надежда: он попросту решил меня проучить. Дать наглядный урок. В Курган-Тюбе предупредил, а я в ответ легкомысленно отчеканил по слогам: «Ты за ме-ня не в от-ве-те». Потому он и не вмешивался. До поры до времени. Неужели сменил гнев на милость?!

Поэтому нет ничего удивительного в том, что он мне чудится.

Я начал приподниматься, чтобы разглядеть человека с фонарём, но в это мгновенье «летучая мышь» вдруг сорвалась и полетела вниз как в замедленной съёмке. Она падала по косой, огонёк в стеклянном пузыре, схваченном проволочными перекрестиями, панически трепетал. Лампа грохнулась оземь и погасла. Завоняло керосином.

В темноте сверху посыпались камешки, а затем, судя по звукам, кто-то свалился в зиндон и упруго приземлился на ноги в центре ямы. Я отчётливо ощутил его плотное присутствие. Несомненно, это был живой человек, а не галлюцинация. Даврон столкнул кого-то в яму.

В серой полутьме я взобралась на крышу по приставной лестнице. На краю кровли виднелась какая-то смутная тень. С заката до рассвета наверху постоянно торчит «каравул», часовой, – делает вид, что охраняет, а вернее всего, спит.

Каравул не спал или проснулся и, хотя узнал меня, гавкнул:

– Э?!