Девушка медленно поднялась, глубоко вздохнула, как если бы готовилась к схватке, хоть и знала, что время еще не пришло. Он видел ее, тот всадник, и убегающие минуты не затуманили его образа в памяти. Нет, он ехал где-то на своем коне, он был настоящим!

Ближе к вечеру она снова разыскала Мафру. Может, Мать клана и не ответит на ее вопросы, но ей необходимо было с кем-то поделиться видением Вольта. А во всем доме она только Мафре доверяла до конца.

– Дитя-бабочка. – К ней обратились незрячие глаза, но Мафра никогда не ошибалась в имени пришедшего. – Ты вопрошала…

– Правда, Мать. Я вопрошала о дальних местах и чужих обычаях, и я не понимаю. Но вот что я видела: с кресла Вольта мне открылся странный путь без объяснения.

Она поспешила рассказать Мафре о всаднике.

Мать клана долго молчала. Потом коротко кивнула, словно рассказ подтвердил какие-то ее мысли.

– Итак, началось. Чем-то кончится? Предвидение об этом молчит. Тот, кого ты видела, дитя-бабочка, связан с нами частицей крови…

– Корис!

Лежавшие на коленях руки Мафры сжались, голова дернулась, словно от удара.

– Так кто-то еще помнит те старые сказания… – произнесла она. – Нет, твой всадник не Корис. Это тот, о ком я тебе говорила, – дитя тех, кто сдвинет горы словом, поразит людей сталью, лишь бы уберечь его от беды. Он – сын Кориса, и зовут его Саймонд – имя, данное в честь пришельца, так доблестно сражавшегося рядом с его отцом, отбивая Эсткарп у кольдеров.

Помолчав, Мафра продолжила рассказ:

– Если ты спросишь, откуда я знаю такое… Когда я была моложе и сильнее, я мыслями иногда уносилась за пределы Торовых болот, как ты теперь. Этого друга Кориса, Саймона Трегарта, перенесло сюда нездешнее колдовство, и Саймона мы выдали врагам. И с ним была та, кого избрал Корис согласно обычаям чужеземцев. Тогда мы сделали дурной выбор, и потому с тех пор чужие страны отгородились от нас. Мы, даже пожелай того, не в силах выйти за пределы болот, и никто не может к нам войти.

– А морской берег тоже отгорожен, Мать клана?

– Бо́льшая его часть – да. На него можно взглянуть, но тут же встает туман, крепче стен, что окружают нас сейчас.

– Но, Мать клана, я ступала по песку у моря, нашла на нем раковины…

– Молчи! – шепнула Мафра. – Если тебе дано так много, скрой это от других. Близится время, которое потребует от тебя всего.

Турсла тоже понизила голос:

– Ты провидишь это, Мать клана?

– Неясно. Я вижу только, что тебе понадобится вся твоя Сила и ум. И еще скажу тебе, что Уннанна будет взывать этой ночью, и если ей ответят… – Мафра вскинула и снова уронила на колени руки. – Тогда я полагаюсь на твой разум, дочь бабочки. На твой ум и то, что вселилось в тебя в том, ином месте.

Она отпустила Турслу взмахом руки, и та вернулась к себе, взялась за прялку, но если бы кто-то следил за ней подольше, увидел бы, что в ее работе мало проку.

Настала ночь, и по всему острову зашевелились, зашептались женщины. Никто не обращался к Турсле: ее, как наполненную, теперь бережно отстраняли, чтобы не повредить ненароком тому, что она в себе носила. Не обращались женщины и к Мафре, а собрались вокруг Пауры и с ней тихо ускользнули в темноту. Остров Дома не охранялся, за исключением двух подходов, на которых иногда появлялись вак-ящеры. Во всяком случае, никто не стерег дороги к святилищу, и Турсла, накинув на себя дерюжный плащ, прикрыв даже светлую полоску волос, надеялась подобраться незамеченной. Она кралась по той же тропинке, которой проходила днем. Те, что опередили ее, не несли горящих факелов, свет давала только луна, но Турсла видела, что среди женщин есть хоть одна от каждого Дома. Этого нельзя было назвать полным Собранием, потому что здесь не было мужчин. Вернее, так ей казалось, пока лунный луч не блеснул на наконечнике копья, и тогда Турсла заметила десяток мужчин в плащах, выстроившихся в ряд перед креслом. А лицо сидящей в кресле освещалось луной и видно было даже из укрытия, которое нашла себе Турсла за грудой камней.

Уннанна заняла место Вопрошающих. Закрыв глаза, она медленно качала головой из стороны в сторону. Стоящие внизу загудели – поначалу так тихо, что звук с трудом слышался сквозь плеск воды и шорох крыльев какого-то летучего создания. Потом гул усилился – без слов, только звук, от которого у Турслы звенела кожа и шевелились волоски на затылке. Она поймала себя на том, что качает головой в такт с Уннанной и в тот же миг осознала опасность: попасться в ловушку, стать частью того, что люди будут делать здесь.

Она закрыла глаза руками, чтобы не видеть качания, а мыслями, как тонущий за брошенную ему веревку, уцепилась за песчаную сестру и набегающие морские волны. Сердце в груди колотилось, и Турсле приходилось бороться еще и с собственным телом: не вполне сознавая, что делает, она выпрямилась в полный рост и принялась переступать ногами – не в такт движениям головы Вопрошающей, а в другом ритме, чтобы вырваться из чар, творимых Матерью клана.

Здесь собиралась Сила, и тело Турслы отзывалось ей. Ее давил к земле тяжелый груз, норовил сломить. Турсла все же противилась, губы ее шевелились, выговаривая слова, вырвавшиеся из-за тех дверей в сознании, которые она раньше пыталась открыть и не смогла. Лишь опасность освободила им выход.

Турсла открыла глаза. Все было как прежде – только Уннанна подалась вперед в кресле Вольта. Мужчины один за другим стали выходить к ней. Она касалась лба, глаз, потом мужчина уступал место товарищу. На пальцах Вопрошающей загорались огоньки, и у каждого, принявшего ее помазание, оставался на лбу след такого призрачного сияния.

Когда все были помечены, мужчины повернулись и меж расступающимися женщинами двинулись к выходу. Когда они проходили мимо Турслы, та увидела, что взгляды их застыли, как у завороженных. Первым шел Аффрик, и те, что следовали за ним, тоже были молоды – лучшие из охотников.

Когда мужчины скрылись из виду, Турсла снова повернулась к креслу Вольта. Уннанна опять сидела с закрытыми глазами. Сила нарастала, она исходила от каждой из стоящих. Уннанна каким-то образом вытягивала из них энергию, собирала ее и обращала в оружие, которое направляла к цели.

Турсла оставалась сама по себе. Она напряглась, отыскивая внутри себя то, что, как ей казалось, готово ответить на зов. Она мысленно лепила из найденного то, что собиралась бросить, – не копье, запущенное волей Уннанны, – но что же тогда? Щит? Силы создать долговечную преграду в ней не было. Но быть может, ее разум способен создать иное? Она перебрала в памяти все оружие, известное торам, и на один вдох задержалась на… сетях!

Стиснув кулаки так, что ногти вонзились в кожу, девушка сосредоточила новую для нее энергию, еще не испытанную в полной мере после ночи у пруда, и помыслила о сети – вот сеть, которая спутает ноги наступающим в ночи, станет для них ловушкой. Пусть они сами попадутся в силки.

Кровью, хлынувшей из смертельной раны, собранная энергия покинула тело Турслы. Если бы она умела черпать из того мощного источника, который создала для себя Уннанна! Но сеть… конечно же сеть. Пусть опутает ноги Аффрика, пусть задержит его, куда бы он ни направлялся. Да будет так!