– Мать клана, – быстро заговорила девушка, как только уверилась, что Паура уже не расслышит ее шепота. – Я не знаю, чего от меня ждут.

– Вот что я скажу тебе, дитя-бабочка. Скоро явится призванный Уннанной – не голосом и не посланием, а самим ее призывом. Его кровь откликнется на призыв и удержит его, как петля силков. Но то, для чего его призовут… – Голос Мафры изменился. – Это в конечном счете смерть. Если на землю перед святилищем Вольта прольется кровь, она возопиет громким голосом. И ее зов навлечет на нас огонь и сталь из внешнего мира. Народ Тора погибнет, Торовы топи станут пустым и про́клятым местом.

Мы числим своих детей плодами, принадлежащими всем – и никому в отдельности. Не так во внешнем мире. Там они живут не кланами Домов, а малыми семьями. Ребенок в беде взывает только к двоим – к той, что дала ему жизнь, и к тому, кто наполнил ее при выборе. Нас дивит и пугает такой отказ от поддерживающих нас уз – но они все так живут.

Но этот непохожий на наш обычай дарует им иные узы, непонятные нам. Воистину удивительны те узы. Того, кто поднимет руку на дитя и его мать и на того, кто ее наполнил, преследуют со свирепостью вак-ящера. Тот, кого призовет для своих целей Уннанна, – сын, пожалуй, самого опасного для нас во внешнем мире человека. Я страшусь за наш народ, дочь бабочки. Правда, что нас становится меньше: детей, рождающихся после выбора, можно перечесть по пальцам одной руки. Но это наша печаль и, быть может, воля самой жизни. Принести сюда новую кровь… нет.

– При чем же здесь я, Мать клана? – спросила Турсла. – Ты что же, хочешь, чтобы я выступила против Уннанны? И кто, хотя бы ты и назвала меня наполненной, прислушается к моим словам? Теперь она – Мать клана, и, когда ты больше не ходишь на лунный танец, будет первой.

– Это так. Нет, я ничего от тебя не требую, дочь бабочки. Когда придет тебе время делать, что должно, ты узнаешь сама, ведь это знание живет в тебе. Теперь дай мне руки.

Мафра подставила ей обе ладони, и Турсла положила на них свои. И снова, как с Ксактол, в ней воспрянула жизнь, всколыхнулись Силы, ищущие себе применения, хотя она не знала еще, на чем их испытать.

– Так… – шепотом, словно доверяла ей секрет, проговорила Мафра. – Я с твоего рождения знала, что ты нездешняя, но это воистину удивительно.

– Почему это выпало мне, Мать клана? – вслух высказала давнюю обиду Турсла.

– Почему происходит многое – без видимых нам причин или корней? Потому что мы – часть большого узора и должны сыграть в нем свою роль.

– И она так сказала…

– Она? Ах, подумай о ней, представь ее в мыслях, дитя-бабочка, – жадно попросила Мафра. И приказала: – Дай мне увидеть ее твоими глазами!

Турсла послушно вообразила песчаный столб и ту, что вылепилась из него.

– Ты и вправду наполнена, дитя-бабочка, – спустя долгую минуту выдохнула Мафра. – Наполнена таким знанием, к которому, быть может, только ты одна в целом мире и сумеешь подступиться. Хотела бы я поговорить с тобой об этом и о твоем учении, но нельзя. Не мне брать больше, чем мне было дано. Не делись этим, дочь бабочки, даже если будет в тебе такое желание. Корзина, сплетенная для цветов локвуса, как бы искусно ее ни сплели, не удержит воду – ее наливают в обожженный глиняный кувшин. Теперь иди отдохни. И живи, как живут наполненные, пока не поймешь, что настало время.

Она отпустила Турслу, и та ушла в свою часть дома – малую выгородку, которую получила, когда ее признали уже девушкой, а не ребенком. Она задвинула тростниковую циновку, отгородилась от других и присела на двойную подушку, чтобы поразмыслить.

Слово Мафры не только освободит ее от лунного танца, но и скоро положит конец выходкам, наподобие недавней выходки Аффрика, со стороны всех мужчин Дома. Освободят ее и от некоторых работ. Единственное затруднение, с которым она столкнется на первых порах, – что ей теперь нельзя будет в одиночку покидать обжитой остров. Наполненных постоянно стерегли – ради их же безопасности.

Она провела ладонями по своему стройному телу. Скоро ли заметят, что ее чрево и не думает набухать? У женщин острый глаз на такие дела, ведь рождение – их великая тайна и они ревниво ее хранят. Может быть, подложить что-то под платье? А еще у наполненных часто возникает склонность к необычной пище, желание изменить привычки. Не выдумать ли для себя что-то в этом роде?

Все равно рано или поздно ее разоблачат. И что тогда? Она не помнила, чтобы кто-нибудь из женщин-торов лгал в таком деле. Такая ложь ударит по самым корням их древних верований. Никакое наказание за такое не будет слишком суровым. Зачем Мафра это сделала?

Турсла не сомневалась: торы не примут мысли, что наполниться можно и знанием. Но Мафра… Ведь не она, Турсла, возвестила об этом – это слово Матери клана. Это она открыто попрала обычай, лишь бы дать Турсле время подготовиться к делу, на которое намекнула лишь исподволь.

И еще это кровавое Собрание. Турсла глубоко вздохнула. Если она правильно угадала мысль Мафры, это тоже станет великим нарушением обычая. Принести в жертву человека? Такие жертвы никогда не приносились Вольту, убийство человека грозит обрушить гибель на болота и народ Тора. Что может сделать здесь она?

– Она могла бы…

Нет, что-то в Турсле еще противилось этой мысли. Еще не время открывать дверь, скрывавшую то, что она узнала от Ксактол.

Оставалось терпеть и хорошо играть свою роль. Девушка отдернула занавеску и встала. Больше всего ей хотелось есть и пить. Одолел вдруг голод, и во рту пересохло. Она направилась к сосудам с припасами, заняв себя нуждами тела и строго отстранив вихрь мыслей.

Минуло три дня. Турсла коротала время за прялкой, но еще и – волей-неволей – за размышлениями. Дом принял слово Мафры – мог ли он не принять? Ей оказывали причитающееся наполненным почтение, первой предоставляли выбор еды, оставляли наедине с мыслями, когда видели, что ей хочется одиночества.

Но на третий день девушка очнулась от оцепенения, в которое впала за попытками разобрать и разложить по полкам то, чему научилась. Бо́льшая часть знания проявлялась лишь намеками. Но Турсла была уверена, что эти намеки лишь отмечают более глубокие познания – забывшиеся и ждавшие, пока она до них доберется. От усилий вспомнить она не находила себе места, мучилась головной болью и с трудом засыпала.

И прежние сновидения не являлись на ее зов. Сон стал зыбким – скорее чуткой дремотой, от которой ее будило даже движение спящей на соседней циновке девушки.

Что толку в знании, из которого не можешь черпать? – с возрастающим отчаянием размышляла Турсла. Что ее ждет?

Желая остаться наедине с искрой страха, угрожавшей разгореться в пожар, она встала из-за ткацкого станка и вышла из дома Келва. Занятая своими мыслями, она и не заметила, как оказалась среди женщин.

Там стояла Уннанна и перед ней другие, словно готовые выслушать ее поручения. Когда взгляд Уннанны остановился на Турсле, она усмехнулась – улыбка, изогнувшая уголки ее тонких губ, не содержала ни капли доброты.