— Дак барыня и барин того и желают, сударь, — отвечал нарышкинский слуга, — они приказали просить вас, ежели можно, то завтра же бы и пожаловать к ним откушать.

— Хорошо. Кланяйся, любезный, и скажи, что буду.

На следующий день, часу в десятом велел Федор Семену заложить санки и отправился в Замоскворечье, где была усадьба Нарышкиных.

Приняли его с отменным радушием и ласкою. Однако не успел Федор пробыть у них и немного времени, как увидел входившую в горницу старуху госпожу Хвостову в сопровождении двух племянниц девиц Отяевых, о которых как-то ему говорила знакомая немка, промышлявшая на Москве сватовством. Федор Иванович был почему-то так смущен этим неожиданным появлением, что, когда его знакомили с младшей из девиц, едва расслышал, что звали ее Дарьей Ивановной и что она-де востра книжки читать. А как сама девушка глянула на нашего капитана из-под темных ресниц, то он вовсе смешался и долгое время просидел молча, недоумевая, что это с ним происходит. Это обстоятельство сделалось всем так приметно, что хозяин дома не преминул отпустить несколько шуток, которые вогнали в краску девушек и еще больше смутили Федора.

Весь обед просидел наш капитан как на иголках. Дарья Ивановна в скромном платьице без претензий казалась ему красавицей и сущим ангелом. А когда, не подымая глаз от тарелки, стала она ему отвечать по-немецки, Федор понял, что потерял не только сердце, но и голову.

На обратном пути, не в силах сдерживаться, он спросил у Семена, стоявшего на запятках, каких мыслей был тот о помянутой им девушке.

— Хороша, сударь, девушка, что говорить? Весьма изрядна, да матери-то не ее, а старшую за вас спроворить желательно.

— А ты об сем почему знаешь? — удивился Федор.

— Как, сударь, не знать. Слухами земля полнится, да и мы, чай, не без ушей...

И далее он рассказал о том разговоре, который состоялся между Анной Федоровной Нарышкиной и старушкой Хвостовой, когда молодые люди с Александром Львовичем выходили к нему в кабинет глядеть на немецкие книги из его библиотеки. Хозяйка дома сказала, что жених-де завистной и дочка Ивана Отяева, верно, была бы не бессчастна, ежели б могла получить такого мужа. Старушка соглашалась, да сетовала, что Федор Иванович нимало сам не заговорил об сем деле и никакого не дал намека. Мол, в его-то годы и ни к чему бы быть столь застенчивым и несмелым. «Надобно нам совокупно постараться его к сему подтолочить, — сказала госпожа Анна Федоровна, — я, мол, Дарью Ивановну сама очень люблю и она достойна такого жениха». Вот тут-то старая барыня Хвостова и высказалась: «Мол, нет уж, матушка, ежели твоя милость к нам будет, так наклоняйте более Пелагею, старшую, за него... Иван, мол, Васильевич и слушать не захочет, чтоб меньшую дочь прежде большой замуж отдавать...»

— Ну, а Анна-то Федоровна чего? — не удержался Федор.

— Чаво, чаво... Она грит, то дело пустое. То, мол, в старину разбирались, да не при таких случаях и не при энтаких-то женихах. И что ежели и ныне предпринимать эдаки-то разборы, то-де будет от того сущее дурачество. И что сразу видать, сударь, что вам, мол, Дарья Ивановна по мыслям пришла. Как, мол, тута свое изволить? Может, вы к Пелагее-то Ивановне и свататься не захотите?..

Федор не без удовольствия слушал эти пересуды. Видать, кредиты его были не из последних.

— Ну а ты-то как об сем думаешь — на какой из девиц мне бы жениться лучше?

— Бог знат, барин, на то воля ваша. Меньшая-то, грят, и ндравом помягше и книжки читать, знать, уважает. А вы у нас, сударь, люди ученые...

На том бы и закончился этот разговор, не получи он неожиданного продолжения через несколько дней. За это время Федор Иванович постарался что мог разузнать об Отяевых, людях до того ему мало известных. Иван Васильевич Отяев лишь недавно вернулся из Сибири, где был несколько лет воеводою в небольшом городе, и теперь жил временно в Москве, так же, как и Федор, ожидая то ли нового назначения, то ли увольнения от службы.

А родословную свою числил он от «дивнаго мужа Аманда Бассавола, честию своею маркграфа», выехавшего из Пруссии к великому князю Даниилу Александровичу, родоначальнику московских князей. Младший сын Александра Невского, князь Даниил, получил Москву в удел и много воевал в союзе с другими князьями против старших братьев, занимавших великокняжеский престол. Во время своих походов он не раз оставлял наместником в Москве прусского выходца, принявшего во святом православном крещении имя Василия. Наместниками же были и сын его Иван Бассавол, внук Герасим и правнук Петр...

Сын Петра Бассавола, Алексей, получил прозвище Хвост, и от него пошли Хвостовы. Сам Алексей Петрович Хвостов был боярином и в 1347 году ездил за невестою для великого князя Симеона Ивановича Гордого, сына Ивана Калиты. По смерти же Симеона Гордого от моровой язвы на великокняжеский стол сел брат его Иван, прозванный Кротким. В годы его правления Алексей Хвостов был московским тысяцким и в один из февральских дней неизвестно кем и как был убит на Красной площади.

Правнук его Федор Борисович за неугомонный, алчный характер получил прозвище Отяй и стал родоначальником рода Отяевых. Сыновья его — Иван большой, по прозвищу Ерш, был постельничим у великого князя Ивана Третьего Васильевича, а Иван меньшой, по прозвищу Белка, — воеводой. Оба дали начала фамилиям Ершовых и Белкиных. С одним из Белкиных, Федор вспомнил, он служил на Балтике перед Низовым походом.

Далее Отяевы подызмельчали и занимали должности не выше воеводских в провинциях, в Коле да в Кетске. То есть были, в общем, ровней Соймоновым, но побогаче...

Собрав таковые сведения и посоветовавшись с родней, решил Федор Иванович подослать к Отяевым свою знакомую немку-сваху.

— А то ить откажут, слова не скажут, и останешься только что во стыде...

— Фуй, майн херц, — отвечала сваха, — разве ты у нас не сокол, не птиц? Такой жених отказать — пробросать. Без козырь, без масть оставаться.

— Ну, ну, голубушка, ты все же пораспроведай да порасспрашивай прежде...

Дней через несколько пожаловала Иоганновна, как звал он сваху, снова к нему в дом. Глаза ее смотрели задумчиво, и