ли?

Белкин потер еще раз плечи, помятые медвежьими лапами Соймонова, и присел с ним рядом.

— А ты не сумневайся. Сам-то ты племяннице вельми по сердцу пришелся. Она и зазвать тебя в Братнево на Красну Горку упросила. Она и в хоровод ради тебя пошла. И Иван-то Васильевич про тебя наслышан. А Пелагею-то Ивановну уж недели две как просватали. Так что никаких препон более нет. На-ко бери вон чарку, да с почином тебя!

Еще через неделю, после семейного совета с братьями да со сродниками, с кем в ссоре не был, поехали его сваты на Отяев двор...

7

Одиннадцать лет прошло с той поры, а все помнилось Федору Ивановичу, как вчера было. Есть такая примета в народе: кто свадьбу свою часто и хорошо поминает, тот в счастии и в любви с женою век живет. Оттого, наверное, и любят и стараются старики свадьбы молодых устраивать. Как тут свое веселье не помянешь?..

«С наступлением XVIII столетия, — пишет известный русский этнограф Александр Терещенко, — русские свадьбы стали изменяться в высшем сословии и дворянстве. Иноземные обычаи, которые во многом не соответствовали тогдашнему времени, быстро потрясли в самом основании древние обряды. Свадьбы старинныя часто осмеивались уже с намерением: тогда думали, что с введением новизны распространятся науки, поселится вкус и образованность, которая водворялась в Европе с умною медленностью, в течение многих веков. Преобразование нельзя вводить насильно: оно растет по мере счастливых успехов государственности. Благоразумное споспешествование и поощрение суть необходимые условия для усиления народного образования, а не поспешное во всем изменение и подражание. От таковых действий народ делается подражательным и теряет свою самобытность. Время и потребности века, вот истинные путеводители благоразумных развитий, и при этом всегда надобно дорожить отечественным».

Несмотря на европейскую образованность жениха, свадьба его сготавливалась и происходила вполне с соблюдением древних обычаев. Отяевский род держался московской старины. Правда, в отступление от правил, со сватовским посольством жених был допущен в дом невесты. Но в остальном все шло по известному веками регламенту.

Дородные сваты из сродников с братом Афанасием пришли на отяевскую усадьбу первыми. Афанасий степенно поклонился всем на пороге, помолился на образа и важно прошел вперед за стол. Федор удивлялся в душе: Афонька был ведь куды его младше. Но видимо, впитывает русский человек с молоком матери ветхозаветную обрядность для торжественных случаев. Подымается знание из глубин души, где лежит до времени...

— Здравствуйте, хозяин со хозяйкою, — заговорил Афанасий, поглаживая бритый подбородок, — со твоимя детьми малыми, со твоею красной девицей... Долго ли, коротко мы ехали, по дорогам дальним-трудным, заплуталися. Ночь-то темная не месячна. Да попался нам на счастие огонек в твоем во тереме, огонек приветной, ласковый...

Федор потом не раз вспоминал чувство какого-то стыда, что ли, за ту чепуху, которую нес Афонька. Как сидел сначала, не подымая глаз, а потом глянул окрест и с удивлением увидел, что все собравшиеся слушали со вниманием и даже будто с одобрением. Старик Отяев, глазом не моргнув, отвечал по уставу, как положено. Спросил свата об имени-отчестве, будто не знал, спросил и о том, за какою нуждою в дальний путь пустилися. Брательник же частил, как по писаному:

— ...На то ль цветы растут, чтоб вянуть? На то ль на пиру ряжены, чтоб сердце кручинилося? Не одиночествовать девушке, с милым дружком ей жить... Ау насто для нее уж такой-то дружок...

И дальше Федор узнал немало о себе лестного. И что ростом он высок и ладен. Это было правдой. Но вот то, что станом он был тонок, это, прямо скажем, являлось некоторой натяжкой. Но далее Афонька уверял, что-де и лицом-то Федор бел и румян, и что кудри у него русы по плечам лежат, а брови дугою любовною свилися, что глаза у него ясны-соколиныя, а губы сахарны-поцелуйныя, жениться велят...

И чем дальше шло сватовство, чем дольше катался веселый прибаутошный говорок, тем менее диким и стыдным начинал казаться Федору древний обряд. Даже наоборот, он стал прислушиваться, ловить логическую нить в разворачивающемся действе, следить, чтобы не произошло сбоя. То же было и на сговоре. А когда девки запели иносказание, намекая на зрелый опыт жениха, он уже сам вынул из приготовленного мешка пряники и одарил всех самостоятельно, перевел песню из опасного русла в величание...

Летал соловушко

По зеленому по кустарничку,

По чистому по березничку;

Залетал соловушко

На веточку, наведаючи.

Уж та ль веточка приманчивая,

Уж та ль зеленая прилюбчивая,

Соловью показалася,

Громкому понравилася,

Не хочет с нею и расстатися...

Всякий сговор — начало свадьбы. На сговоре, на помолвке всем надобно веселиться, чтоб не было печали в жизни молодых. Потом пошли хлопоты по составлению поезжан, выбору тысяцких, дружек, бояр, посаженых родителей, шаферов... Надо было не забыть никого в приглашениях. Никто ведь без него на свадьбу не явится, а забудешь — обида на всю жизнь...

Федор подарил невесте низаного речного жемчуга, что привез с собою из Астрахани, и рад был увидеть в тот же день свой подарок в косе у Дарьи. Знать, пришелся он по вкусу. Брат Александр, так же как и он, учившийся в московской Математико-навигацкой школе, а ныне служивший на Балтике, вздохнул, глядя на невестин убор: «Дорого така-то коса стане». Но по чину, поклонившись у двери хозяину невестина дома, начал с Васильем Отяевым, братом Дарьи, положенный торг. Девки запели:

Братец, постарайся,

Братец, поломайся!

Не продавай сестру

Не за рубель, не за золото...

Василий отвечал:

Мила́ братцу сестра;

Только золото милей!

Стали со стороны жениха выкладывать деньги на стол. Каких тут только монет не было. Истинно, что из сундуков дедовых подоставали. А девки пели, подначивали:

Братец Татарин,

Продал сестру за талер,

Русу косу за полтину...

Наконец, решив, что денег хватит, Васька Отяев отвернулся, подтолкнув сестру вперед. А Алексашка Соймонов ухватил ее за косу, низанную жемчугом, и увел на сторону