В важных церковных случаях, например построении новых церквей, Запорожский Кош, насколько видно из множества документов XVIII века, обыкновенно обращался за благословением непосредственно к киевскому митрополиту, на что последний отвечал сечевому товариществу духовными грамотами; после учреждения в Запорожье так называемого наместнического правления, около 1760 года, сношения Коша с митрополитом несколько осложнились: помимо Коша, митрополиту писало и духовное наместническое правление за подписью «крестового наместника». Нужно думать, что эта процедура придумана была именно ввиду того, чтобы поставить запорожскую церковь в непосредственную зависимость от русского престола, к чему правительство стремилось уже с половины XVIII века, когда особым указом «крепчайше» повелевалось запорожским казакам, «дабы они впредь без дозволения епархиального своего архиерея никого к священнослужению допускать отнюдь не дерзали»[793].

Содержание селевому и вообще всему запорожскому духовенству давалось частью из войскового жалованья, присылавшегося ежегодно в Сечь из русской столицы, частью от продажи церковных свеч, от сборов за перевозы, от всяких ловель, торговых лавок, питейных доходов – шестая бочка от привозимых в Сечь вина и водки[794], а больше всего от щедрых подаяний, духовных завещаний и военной добычи: у запорожских казаков XVI, XVII и XVIII веков было во всеобщем обычае перед смертью давать часть своего достояния в церковь «на помин казацкой души»; так же точно было у них в обычае, после возвращения из военных походов, делить свою добычу на три части и первую часть, «от всякого меча и весла», отдавать в монастыри и церкви собственного и чужого края, как это поется в дошедших до нас казацких думах:

Обеспечив свое духовенство в материальном отношении более чем достаточно, Запорожский Кош тем самым, однако, не исключил права духовных лиц брать вознаграждение за совершение таинств и исправления разных треб, но ограничил лишь взимание платы раз навсегда установленной нормой. По этой норме за сорокоуст бралось 4 рубля, за венчание достаточно состоятельных – 1 рубль, среднесостоятельных – 60 копеек, малосостоятельных – 40 копеек, за субботник – 50 копеек, за похороны большие со службой – 30 копеек, за похороны малые без службы – 15 копеек, за похороны младенцев – 5 копеек, за освящение хаты – 30 копеек, за панихиду, поминальный обед, поминание в Великий пост и чтение акафиста – по 20 копеек, за молебен – 10 копеек, за крещение – 5 копеек, за молитву над кухликами и за записку в метрику – по 5 копеек, за исповедь, молитву пред Рождеством, Пасхой и за освящение пасх – по 1 копейке[795].

Отступления, которые позволяло себе на этот счет запорожское духовенство от постановлений Коша, немедленно пресекаемы были в самом корне их. Так, в 1765 году донесено было в Кош, что самарские священники дозволили себе разного рода «здирства» в отношении своих прихожан, взимали за бракосочетание более 3 рублей, продавали для церквей свечи, только сверху обмазанные воском, в середине же состоявшие из одного валу и потому «негодные ни к горению, ни к церковному делу, ни к чтению». Усматривая, что от высокой таксы за бракосочетание «простонравные народы могут сходиться и творить беззаконные бракосочетания», а от подделки церковных свеч «грешно перед Богом и зазрительно совести», Запорожский Кош особым ордером того же года, 22 января, приказывал через самарского полковника Алексея Коцыря немедленно пресечь то злоупотребление и в крайнем случае отсылать желающих венчаться от приходских священников в Самарский монастырь, как то исстари делалось[796].

Богослужение у запорожских казаков совершалось каждый день «неотменно» по монашескому чину восточной православной церкви; церковь, по крайней мере сечевая, всегда отличалась благолепием, дорогой ризницей и богатейшей церковной утварью, превосходнее которой, по замечанию очевидца, во всей тогдашней России едва ли можно было встретить. И точно: царские врата в церкви последней Сечи были вылиты из чистого серебра, иконы горели золотыми шатами, а лики икон писаны были лучшими византийскими художниками, священнические ризы кованы чистейшим золотом, священные книги обложены массивнейшим серебром с драгоценными камнями[797]. Во время богослужения запорожцы держали себя в высшей степени чинно и благопристойно; чтобы не нарушать тишины, войдя в церковь, они размещались соответственно чинам, по разным местам: простые казаки рядами среди церкви, старшины, то есть кошевой атаман, судья, писарь, есаул и несколько почтенных стариков, – за особыми местами, так называемыми бокунами, или стасидиями, великолепной резной работы, окрашенными ярко-зеленой краской, стоявшими с обеих сторон у стены, разделявшей церковь на две половины. При чтении Евангелия все казаки приходили в движение, стройно выпрямлялись во весь рост, брались за эфесы сабель и вынимали лезвия до половины из ножен, в знак готовности защищать оружием слово Божие от врагов Христовой веры; на ектениях во время богослужения поминались особы императорской фамилии, члены правительствующего сената, весь синклит и за ним по именам – кошевой, судья, писарь и есаул.

При богослужении запорожцы особенно любили пышность и торжественность, для чего содержали целый хор певчих, как старшего возраста, так и младшего. Для той же цели они пользовались иногда случайным приездом в Сечь какого-нибудь архиерея и приглашали его совершать богослужение в сечевой церкви во всем торжественном архиерейском чине. Такой случай представился им однажды во время проезда по слободско-украинским и запорожским местам греческого епископа Анатолия Мелеса: по просьбе запорожцев он несколько раз совершил богослужение в сечевой церкви, и это крайне восхищало всех казаков. «Зрелищем архиерейского служения все простонародное запорожское войско весьма довольствовалось. По пограничности сего города (Сечи), яко приезжих и иностранного народа довольно было, в прославлении Божием, в похвалений знатная польза приобретена была»[798], – читаем у Скальковского. Запорожцы, увлеченные торжественностью архиерейского служения, предложили епископу Анатолию навсегда остаться в Сечи и даже исходатайствовали сенатский указ об удержании его у себя[799], и только потом, когда Анатолий Мелес осужден был Святейшим Синодом на немедленную высылку за границу, отпустили его из Сечи, одарив богатыми подарками и снабдив деньгами.