– Мам, пришло время сделать что-то важное. Я тоже получу возможность спасти кого-то, как доктор Вонграт спас меня. И кто знает, возможно, карма зачтет мои добрые дела, и я доживу до ста лет даже с этой штуковиной в голове, прежде чем перерожусь в новом теле. – Лайт говорил с улыбкой, сдерживаясь как мог, видя, как мама открыто плачет.

Она прижала его к себе и еще долго не отпускала.

– Я так люблю тебя, мой дорогой. Я не могу потерять еще и тебя.

– Я постараюсь быть с тобой как можно дольше.

Он бы хотел ответить: «Не потеряешь», но теперь не мог сдержать это обещание. Поэтому оставалось заменить его другим.

Музыка была его страстью. Не простым хобби, а тем, что Лайт любил больше всего. Поэтому он решил, что оставит частичку своей прошлой жизни в новой: присоединится к музыкальному клубу, даже поступив на врача. Он начнет свой первый студенческий год заново.

Но Лайт знал, что впредь будет один.

Талай – его первая и последняя любовью. Эти отношения измотали и заставили выбросить из головы мимолетный сладкий обман любви, которая оказалась сахарной ватой, моментально тающей во рту. За манящим сахарным облаком таилась зыбкость мгновения. К тому же Лайт был слишком занят и слишком равнодушен к случайным связям; его натура отторгала такой вариант.

Его устраивало быть одному. Пусть многие считали, что это странно, неправильно и даже опасно. Будто человек без пары априори несчастлив. Лайта же это не особо печалило. Теперь он не заполнял душевную пустоту другим человеком, он заполнял себя собою. Уединение было его личным выбором. «Один» и «одинокий» – не синонимы, не параллели. Это не значило отказаться от любви. Но ведь не всем по жизни суждено быть с кем-то, разве нет? Может, он уже использовал с Талаем свой шанс на любовь. Такое случается. Одного раза более чем достаточно. Так что он посвятил себя себе же, чтобы потом помогать другим.

Пока однажды координаты желаний не сместились, а судьба снова не испытала его на прочность. В тот самый момент, когда Лайт находился так близко к тому, к чему усердно стремился шесть лет. В тот самый момент, когда встретил негостеприимного и спесивого сына человека, который спас ему жизнь и подарил возможность завершить обучение.

Лайт намеревался быть дружелюбным и благодарным, ведь знал, что причиняет неудобства. Он понимал злость Мина, особенно когда постиг всю сложность отношений отца и сына. Семья – это не всегда счастливо, легко и дружно. Иногда это боль, иногда – клетка, а иногда неприступная крепость или неслышный крик в пустоту среди толпы близких. Семья – это тысячи обид, сотни обязательств, десяток ожиданий, несколько выкинутых вагонов терпения и один толстый канат, который можно пилить и резать не один год. Канат, который нужно держать с двух сторон крепко и с любовью. Иначе никак.

И все же закованный в броню грубости и гнева парень стал его другом. Хотя для этого Лайту пришлось впервые за эти шесть лет добровольно бросить себя в опасность, но все получилось как-то само собой. Он не мог просто пройти мимо и ничего не сделать. Он выбросил из памяти свою беспомощность, проиграв вспыльчивости.

И да, Лайт был один, однако вовсе не одинок. Кое-какие товарищи у него появились, особенно после того, как он присоединился к музыкальной группе. Хотя он все же соблюдал дистанцию. Исключение он сделал лишь для Нонг’Вара, который страстью к музыке напомнил ему себя прошлого. Вар только вступил на путь студенчества, а Лайту уже предстояло сойти с него, поэтому он решил, что такая временная университетская дружба никому не навредит.

В таком же ключе он думал и о Мине – еще одна временная дружба (он не мог позволить себе даже в мыслях называть что-то постоянным) с человеком, с которым при других обстоятельствах никогда бы не пересекся, не будет чем-то смертельным.

Несмотря на голос здравомыслия, иногда ему все же надоедало поступать так, как надо. Поэтому время от времени Лайт позволял себе нарушать собственные правила, которые не несли серьезную угрозу для его головы. Но он забыл об угрозе для сердца.

Один – не значит без чувств. Один – не значит без сомнений.

Лайт действительно хотел только дружить, пусть и не мог не замечать привлекательности Мина. В конце концов, он не был слепым. И святым тоже. Вонграт-младший обладал удивительной силы взглядом глубоко посаженных темных глаз, в которых читалась какая-то вечная грусть, хоть и усердно контролируемая; изогнутым большую часть времени в пренебрежительной ухмылке, а не в настоящей улыбке, ртом, идеальными волосами и длинными, чуть ли не модельными, конечностями. И пахло от него всегда одинаково. Чем-то древесным и дымным, при этом отдающим горьким шоколадом, что отличалось от сладких ароматов, витающих повсюду на улицах. Сын Кхуна Равита почти всегда облачал себя в однотонные рубашки. Спустя месяцы совместного проживания Лайт решил, что белых у парня насчитывалось больше всего. Когда-то Бест сказал, что Мина легко невзлюбить, потому что у того было то, о чем другие могли только мечтать, и это была чистая правда. Хватало беглого взгляда на этого парня, чтобы догадаться – он популярен. А если конкретно – популярный мудак. Но, помимо этого, Мин являлся еще много кем.

Лайт старался быть благоразумным. Он сделал осторожность своим храмом, в который ежедневно приносил подношения. И поэтому не понимал, как дошло до того, что именно Мин оказался человеком, которому он первому за эти шесть лет поведал свою тайну. Может быть, потому что понял: еще немного и он сорвется. Не сможет больше противостоять напору парня, который каким-то невообразимым образом заинтересовался им; не сможет делать вид, что ему неинтересно. Еще чуть-чуть и Лайт мог перегородить вход в храм, предав свои обещания.

Но координаты смещались. Личный выбор видоизменялся.

Он воспользовался своим секретным оружием в надежде, что это остановит Мина, даже если этим причинит боль самому себе. И не ошибся – парень сбежал, как он и рассчитывал. Лайт искусно игнорировал возникшее в груди сожаление от того, что оказался прав.

Однако фитиль вновь горел… Против его воли, но горел. Мин даже не осознал, что резким потоком воздуха, когда повернулся к нему спиной и сбежал, вопреки всем законам, осветил кромешную тьму одним огоньком.

Оказалось больнее, чем Лайт представлял. Поэтому он не желал больше испытывать подобных чувств ни к кому. Он сломан физически и не мог позволить себе сломаться еще