— Миссис Таппман, — сказал Йоссарян, издав протяжный вздох и почувствовав камень на сердце. — Это был я.

— На дереве? — она издевательски выгнула брови. Такой взгляд он видел прежде у истинно верующих, у истинно верующих во что угодно, но ни у кого из них не было такой глубокой самоуверенности. — Это невозможно, — сообщила она ему с убежденностью едва ли не грубой. — Мистер Йоссарян, эта фигура была обнаженной.

Осторожно он спросил у нее:

— А ваш муж никогда вам не говорил, как это могло произойти?

— А как еще это могло произойти, мистер Йоссарян? Это несомненно был ангел.

— С крыльями?

— Вы сейчас богохульствуете. Крылья для чуда ему были не нужны. И вообще, зачем ангелу крылья? Мистер Йоссарян, я хочу, чтобы мой муж вернулся домой. Все остальное меня не интересует. — В голосе ее послышались слезы.

— Миссис Таппман, вы открыли мне глаза, — с жалостью и вновь разгоревшимся пылом сказал Йоссарян. Весь опыт его исполненной скептицизма жизни научил Йоссаряна тому, что убеждения, даже наивные убеждения, в конечном счете более продуктивны, чем пустота их полного отсутствия. — Я сделаю все, что в моих силах. Моя последняя надежда — в Вашингтоне, там, в Белом Доме, у меня есть человек, который кое-чем мне обязан.

— Пожалуйста, попросите его. Я хочу знать, что вы еще не оставили попыток.

— Я буду уговаривать, умолять его. По меньшей мере раз в день он имеет доступ к президенту.

— К гаденышу?

Когда она завезла его в мотель, было еще рано.

Возвращаясь из бара после трех двойных виски, он увидел на парковке красную «тойоту» из Нью-Йорка, в машине сидела уплетавшая что-то женщина, и когда он остановился, чтобы разглядеть ее, женщина включила дальний свет фар и машина умчалась прочь, и он, пьяненько рассмеявшись, понял, что и «тойота», и женщина, вероятно, привиделись ему.

Он лежал в кровати, переваривая шоколадку с орехами и баночную кока-колу из автомата у входа, и никак не мог уснуть после переживаний дня, а лень мешала ему заняться чтением исполненного скрытого смысла художественного творения, которое он снова взял с собой, надеясь выкроить для него время. Это было дешевое издание произведений Томаса Манна, называвшееся «Смерть в Венеции и семь других рассказов». В последнее время более легкое чтение оказывалось для него даже более тяжелым. Даже почитаемому им «Нью-Йоркеру» лишь изредка хватало сил привлечь его внимание. Сплетни печатались теперь о знаменитостях, которые были ему не знакомы, а награды Академии в большинстве своем присуждались фильмам, которых он не знал, и актерам, которых он не то что не видел, но о которых даже не слышал.

Он скучал без Мелиссы, но радовался тому, что оказался здесь один, или, как он утешал себя, используя более уклончивую формулировку, радовался тому, что он один, хотя и скучал без Мелиссы. Он отыскал станцию, передающую классическую музыку, и пришел в ужас, услышав, как немецкий хор Баха начинает исполнять отрывки из американской музыкальной комедии «Карусель». Он чуть не сломал свой средний палец, бросившись на ручку настройки. Со второй станцией ему повезло больше: ему попалось попурри, в котором передали детский хор из «La Boheme»,[92]а потом детский хор из «Кармен». А после этого за все усиливающимся аккомпанементом помех от отдаленной грозы он различил звуки наковален из немецкого «Das Rheingold»,[93]звуки, которые сопровождают богов, когда те спускаются в чрево земли, чтобы похитить золото у карликов и оплатить труд гигантов, построивших для них величественный новый дом — Вальхаллу; боги уже начали отступать от изначальных условий контракта, заключенного ими с гигантами. Гигантам была обещана богиня, дарующая вечную молодость, но им пришлось довольствоваться деньгами. Имея дело с богами, снова рассудил Йоссарян, чьи веки становились все тяжелее, плату всегда лучше брать авансом.

Когда звуки наковален перешли в помехи, за помехами Йоссарян услышал слабо различимую несуразную музыкальную вакханалию возникающего из мелодии первобытного, дикого смеха, а потом на шипящем фоне электрических шумов неясно возник совершенно другой, одинокий, красивый звук — ангельский плач детского хора в поразительной полифонической скорбной мелодии, которую Йоссарян, как ему показалось, узнал, но не мог идентифицировать. Он помнил роман Томаса Манна, о котором когда-то собирался написать, и теперь в полузабытьи спрашивал себя, уж не скатывается ли он с шариков и не грезится ли ему, что он слушает тот самый «Апокалипсис» Леверкюна, о котором читал прежде. А еще через несколько секунд и этот ослабевающий радиосигнал затих, и в первобытной пустоте человеческого молчания осталось только настойчивое шипение потрескивающих и непобедимых электрических помех.

В эту ночь его действительно мучили сны, ему снилось, что он снова в своем многоэтажном доме в Нью-Йорке и что знакомая красная «тойота» с женщиной, уплетающей сахарные булочки, паркуется на то же самое место рядом с мотелем в Кеноше, на дальней окраине которой пузатый, коренастый, бородатый средних лет еврей, работающий на ФБР, еле передвигая ноги, бродит туда-сюда, шевеля губами и кивая головой. Долговязый подозрительный рыжеволосый тип в костюме из ткани в полоску посматривал как бы невзначай, стоя на углу, в глазах у него сверкали искорки, а в руке он держал большой пластиковый стакан с оранджем, из которого торчала трубочка, в это же время за всеми ними осторожно вел наблюдение какой-то тип посмуглее и с характерными восточными чертами лица, одет он был крикливо в голубую рубашку с галстуком цвета ржавчины и однобортный пиджак из бежевой в елочку ткани с тонкой фиолетовой нитью. В тени робко прятался какой-то сомнительный тип в темном берете, он курил сигарету, засунув руки глубоко в карманы заляпанного грязью плаща, пуговицы которого были расстегнуты, чтобы одетый в него человек мог мгновенно и похотливо распахнуть полы и обнажить свое волосатое «я», предлагая отвратительное зрелище своего нижнего белья и паха. К концу своего сна Йоссарян имел весьма приятное краткое сношение со своей второй женой. Или это была его первая жена? Или обе? Он проснулся, виновато думая о Мелиссе.

Когда он вышел из мотеля, чтобы позавтракать, на парковке снова стояла красная «тойота» с нью-йоркскими номерами, а в ней сидела та же женщина, уплетавшая какую-то еду. Когда он остановился, чтобы рассмотреть ее получше, машина рванулась с места, и он понял, что все это только его фантазии. Она не могла быть здесь.

— А почему нет? — спросил у него Джерри Гэффни в аэропорту Чикаго. — Вы не можете не понимать, что с бомбардировщиком Милоу, с тяжелой водой капеллана, вашими двумя разводами, медицинской сестрой Мелиссой Макинтош, больным бельгийцем и этими подкатами к замужней женщине вы должны представлять интерес для других людей.

— Из Нью-Йорка до Кеноши всего за один день? Она не могла ехать с такой скоростью.