Ведь добрая Брунгильда вкушала мало радостей после того, как Зигфрид отправился совершать свои подвиги, а когда он вернулся, чтобы схватить ее и передать другому мужчине, она знала лишь предательство, несчастья и ярость ревности. Ей и в голову не приходило, что, пока она строила заговор, приведший к его гибели, ему могут подсунуть зелье, от которого он начисто забудет о ней.

Йоссарян делал Мелиссу счастливой.

Ни одну другую женщину Йоссаряну еще не удалось сделать счастливой на долгое время. Он тоже понимал птичий язык.

Мелисса сочла его человеком знающим и великодушным, когда он решил, что она и в самом деле может оставить свою работу в штате больницы и иметь больше денег и свободного времени в качестве частной сестры-сиделки, если — и это было очень большое если — она готова отказаться от оплачиваемых отпусков и гарантированной пенсии. Но ради своего обеспеченного будущего она должна решить, что должна вскоре выйти замуж за красивого или нет, да пусть хоть за деревенщину или олуха, об обаянии нужно забыть, главное, чтобы у него обязательно была пенсионная программа и чтобы по выходе на пенсию у него непременно был устойчивый доход, который он смог бы ей завещать. Мелисса слушала с таким восторгом, словно он ласкал и превозносил ее.

— А у тебя есть пенсионная программа?

— Забудь обо мне. Это должен быть кто-то другой.

Она решила, что он гениален.

Простое, случайно оброненное обещание, которое он ей дал вскоре после их знакомства в больнице, заметив у нее две нуждающиеся в замене серебряные пломбы в передних зубах, значило для нее больше, чем он предполагал; когда она смеялась, эти пломбы обнажались, и он заверил ее, что заменит их на фарфоровые коронки, если она будет следить, чтобы в ходе его лечения не было сделано никаких упущений и чтобы он вышел из больницы живым. И все это, будучи благополучно осуществлено, стало значить для нее больше, чем все розы на длинных стеблях и нижнее белье от «Сакса», Пятая авеню, из «Секрета Виктории» и от «Фредерикса из Голливуда», и переполнило пьянящей благодарностью, подобную которой он ранее не наблюдал. Даже Фрэнсис Бич, так много получившая от Патрика, не умела быть благодарной.

Джон Йоссарян провел несколько ночей без сна, пребывая в смятенном состоянии: его пугала мысль о том, что эта женщина, с которой он просто развлекался, возможно, уже как бы и влюбилась в него. Он не был так уж уверен в том, что ему было нужно то, что он хотел.

После потрясения в душе ход его истинной любви был столь ровен, что Йоссарян впал в заблуждение, решив, будто происходящие с ним события носят умозрительный, воображаемый и сюрреалистический характер. В тот памятный вечер после разговора с Майклом они с Мелиссой отправились в кинотеатр, расположенный ниже уровня вестибюля в его многоэтажном доме; она не выказала никакого удивления, когда он положил ей руку на плечо, чтобы немного погладить ее шею, потом положил другую руку на ее колено с внутренней стороны — не найдется ли там для него каких-нибудь благ. Удивился он, обнаружив, что ее сопротивление было чисто символическим. С приходом весны она перестала носить колготки. На ее коленях для изящной маскировки лежал жакет. Продвинувшись выше и почувствовав шелковистую ткань трусиков, а под ними — ласкающее прикосновение вьющихся волосков, он достиг всего, чего хотел, и был намерен остановиться. Но тут она сказала:

— Нам не обязательно заниматься этим здесь. — Она говорила с торжественностью хирурга, выносящего окончательный и неизбежный приговор. — Мы можем подняться наверх, в вашу квартиру.

Он обнаружил, что хочет досмотреть картину.

— Здесь нормально. И кино можно смотреть.

Она бросила взгляд на других зрителей.

— Мне здесь неловко. Я буду чувствовать себя лучше наверху.

Они так никогда и не узнали, чем кончилась эта картина.

— Так этим нельзя заниматься, — сказала она в его квартире, когда они успели пробыть там всего ничего. — Ты что, ничего не надеваешь?

— У меня удалены протоки. А ты разве не принимаешь таблетки?

— У меня перевязаны трубы. Но как насчет СПИДа?

— Можешь посмотреть мой анализ крови. Он у меня висит в рамочке на стене.

— А мой ты не хочешь посмотреть?

— Я готов рискнуть. — Он накрыл ей рот рукой. — Бога ради, Мелисса, прекрати ты столько говорить.

Она согнула ноги, и он вошел между них, а потом уж они оба знали, что нужно делать.

Поздним утром на следующий день, когда Йоссаряну не оставалось ничего другого, как поверить, что они закончили, он, перебрав в памяти события прошедшей ночи, пришел к выводу, что никогда еще в своей жизни не выказывал таких мужских достоинств, не испытывал такого желания, не был столь изобретателен, эротичен, предупредителен и романтичен.

Это было замечательно; он насвистывал сквозь зубы, принимая душ после заключительного раза, потом перешел на синкопированный, жизнерадостный ритм возбуждающей и похотливой любовной темы из «Тристана». Во всем его амурном опыте не было ничего замечательнее этого, и в глубине души он знал, что больше никогда, никогда, ни единожды не пожелает пережить ничего подобного еще раз! Он полагал, что она понимает неизбежность в дальнейшем резкого сокращения его сексуальной активности; возможно, он никогда более не найдет в себе желания, воли, страсти и элементарных физических сил возыметь охоту заняться любовью еще раз с нею или с какой-либо другой женщиной!

Он вспомнил Марка Твена, который в одном из лучших своих произведений использовал сравнение свечи с подсвечником, желая таким образом подчеркнуть, что в сексуальном плане о равенстве между мужчиной и женщиной не может быть и речи. Ведь подсвечник всегда готов.

А потом он услышал ее разговор по телефону.

— И после этого раза стало пять! — жизнерадостно сообщала она Анджеле, и ее лицо горело от возбуждения. — Нет, — продолжала она после нетерпеливой паузы. — Но колени у меня точно болят.

По его собственной субъективной оценке, счет был порядка пяти и трех восьмых, но будущее предстало перед ним в более благоприятном свете, когда он услышал, что и ее кости побаливают.

— Он столько всего обо всем знает, — продолжала она. — Он знает о норме прибыли, и о книгах, и об опере. Андж, я никогда в жизни не испытывала такого счастья.

Это вызвало у него некоторое замешательство, так как он вовсе не был уверен, что желает снова иметь дело с женщиной, которая никогда в жизни не испытывала такого счастья. Но тщеславие его было приятно польщено.

А потом произошло потрясение в душе. Выключив воду, он за закрытой дверью ванной услышал мужские голоса, ведущие какую-то хитроумную дискуссию. Он услышал женский, судя по интонации, голос, явно выражавший согласие. Это был какой-то заговор. Он завязал узлом полотенце у себя на талии и вышел из ванной, готовый встретить любые подстерегавшие его опасности. Но дела обстояли еще хуже, чем он мог предполагать.