Они не дрогнули, и Григорий пуще присосался к ним, пустил вход язык, ощупывая недра любимого рта и каждым пылким прикосновением, каждымяростным касанием побуждая оцепеневшее тело к ответу.

Ему почудилось или… или шевельнулись губы, сомкнулись вокругего языка?.. Григорий на мгновение оторвался от поцелуя, чтобы перевестизанявшееся дыхание, и тут, вздох во вздох, Троянда шепнула:

– Милый, беги!

Жива, слава те…

– Сбегал уже! – успокоил Григорий, вновь ненасытно, радостноприпадая к губам Троянды, но она и в поцелуе шептала будто в бреду или вгорячке:

– Заклинаю, заклинаю, заклинаю! Беги!

Ох, эти восхитительные, ни на что не похожие, ошеломительныедвижения ее шепчущих и целующих губ!.. Голова у Григория пошла кругом, колениподогнулись. На вялых, дрожащих ногах он добрел до лавки в углу, сел, продолжаядержать на руках Троянду. А она все не унималась: начала вырываться, бормоча:

– Возьми мой плащ! Закройся им, беги! Не медли, пока необеспокоился часовой. За меня не бойся – когда ты будешь в безопасности, яподниму крик, мол, ты оглушил меня…

«Так оно и было», – мрачно кивнул Григорий. Он понимал:Троянда не помнит, что произошло, своего беспамятства не помнит: думает, толькочто пришла сюда.

– Беги, беги! – твердила она. – Ты мне дороже света,счастья, мне за тебя жизнь не жалко отдать, люблю тебя до смерти… но беги! Гдемой плащ?.. – Она зашарила вокруг слабыми руками, задела бедро Григория, и онедва сдержал стон.

Плащ? Ну как же, был плащ, да Григорий его швырнул в канал,едва завидев лодку-спасительницу и Марселя на веслах. Ах, до чего же он сейчасжалел об этом, как же этот плащ сейчас пригодился бы, чтобы расстелить его вовсю ширину на полу да опрокинуть на него милую, желанную… желанную до того, чтосердце заходилось от невозможности это желание осуществить!

Что же это творится? Мрак и опасность кругом, и надо бегомбежать прочь, потом уже думать о любовных утехах, а между тем голова только имизабита, тело лишь их алчет – и не когда-нибудь потом, а сейчас – немедля!

Он удивлялся, что Троянда все еще не замечает, на чем онасидит. И боялся, что будет, если заметит. Вскочит с его колен, оттолкнет виспуге и негодовании? Пока что ему удалось утихомирить ее, вновь завладев еегубами, ну а вдруг она почувствует, как больно упирается ей в бедро…

Он ахнул, внезапно ощутив ее руки на своем теле. Когда онаразвязала пояс?! Может быть, Григорий тоже обеспамятел в этом безудержном,ненасытном поцелуе и потому не заметил, как ее руки приласкали его плоть?

Ну нет, не заметить было просто невозможно! Чудилось,покойник пробудился бы от этих легких касаний и пробил бы своим восставшиместеством крышку гроба! А Григорий был все-таки жив… мало сказать: он былпереполнен жизнью, которая заставляла бешено стучать сердце и гнала всю кровь всредоточие его мужественности.

Уже невозможно было ждать! Он приподнял Троянду и, слегкаповернув, посадил ее на себя верхом. Проворное движение, которым она успелаподхватить свои пышные юбки, привело его в восторг, и он со стоном рванул с ееплеч платье, разодрав его до пояса, чтобы добыть из-под груды ненужной,мешающей, жестяно гремящей чешуи любимое, прекрасное тело.

Троянда со стоном откинулась назад, но ладони Григорияприльнули к ее спине, поддерживая, и губы припали к вздыбившимся грудям.Троянда заметалась, забилась, и он хрипло засмеялся от восторга: о, далеко жеускачет эта нетерпеливая наездница… в страну неземного блаженства!

Троянда выпрямилась, вцепилась в его плечи. Губы их, жаркодыша, сомкнулись. Она касалась языком уголков его рта, она играла в егоглубинах, а когда вдруг прикусила нижнюю губу своими нетерпеливыми зубками, всесущество Григория потряс взрыв восторга. Истосковавшиеся тела не могли большеждать. Он схватил ее за чресла, прижал к себе изо всех сил, а она все металась,все скакала, продлевая его сладостные мучения, наслаждаясь судорогами, которыебили его тело, каждым движением своих разверстых недр высасывая из него новыепотоки животворной жидкости – и сливаясь с ними в своем течении.

И оба они поняли, что страна блаженства находилась совсемблизко, в двух шагах… вернее, в двух скачках.

* * *

Шло время, сочилось драгоценным вином, но они не замечалиничего, слившись в объятии и не в силах разомкнуть его. Не было сказано межними ни одного слова о прошлом, настоящем, будущем, однако обоими владеловосхитительное спокойствие, словно все прошлые недоразумения были ужеобъяснены, прощены и забыты. Сердца слились, как сливались тела, – это было ихнастоящее, ну а будущее… их не заботило, каким оно сделается. Наверное,прекрасным, если они смогут и впредь припадать друг к другу в поисках источникасчастья. Они забыли обо всем, может быть, они уснули… но вот Троянда со стономповернулась на своем насесте и тут же смущенно рассмеялась:

– Ох… силушки нет. Всю изломал!

Григорий сонно улыбнулся, утыкаясь лицом в ее теплую шею: унего тоже замлело все тело, вдобавок застыло от ледяной скамьи, но он опасалсяпотревожить Троянду и потому не шевелился. При этом чресла уже медленно, новерно наливались знакомым сладостным огнем, и он подумал: надо приискать, начто лечь, – и только теперь вспомнил, где они находятся.

– Боже святый! – воскликнул Григорий. – Да ведь скорополдень!

Он торопливо поцеловал Троянду, не увидев, а скорее ощутивее встревоженный взор:

– Не бойся, голубка моя. Однако и медлить не след. Время намлететь отсюда прочь!

И он потащил ее к двери.

– А часовой? – пробормотала Троянда, хватаясь за Григория,потому что у нее подгибались ноги.

– А что нам часовой! – отмахнулся тот, однако же выглянул осторожно:а вдруг, покуда они самозабвенно миловались, и впрямь стал под дверью охранник,да еще и не один?..

Обошлось! И Григорий ринулся вверх по лестнице… то есть онхотел бы ринуться, а по правде сказать, ноги его порядком заплетались. Трояндаже вообще едва шла; но чем выше поднимались они, чем ближе чудилось спасение,тем резвее бежали. Единственно, что заботило теперь Григория, не пролюбили лиони урочный час? А ну как придется вплавь догонять корабль? И притом он ощущал:вздумай Троянда сейчас задержать, остановить его – и он тут же, на ступеньках,вновь вопьется в ее тело, пытаясь насытить свой ненасытимый голод, вновьпозабудет и о времени, и о корабле, о жизни, смерти, вечном спасении…