Он крался бесшумно, едва касаясь пола, и держал ушки намакушке, а потому успел отпрянуть под прикрытие распахнутой двери, когданавстречу вдруг донеслись шаркающие шаги и слабо замигал огонечек. «Может,какой ни есть домоправитель господское добро блюдет?» – с надеждой подумалГригорий, но тут же разглядел человека со свечой – и едва сдержался, чтобы ненакинуться на него: это был тот самый лицедей, который столь умело дурачил их сВасяткою! Лишь мгновение довелось Григорию вглядываться в его черты, однако онузнал бы их – бабоватые, лживые – даже с закрытыми глазами. Вдобавок на этомнегодяе был халат, горевший огнем, – аксамитовый халат, шитый серебром изолотом. Тот самый, ослепивший их своим великолепием при первой встрече изастивший ум! Теперь халат был небрежно напялен на худые плечи лицедея, едваприкрывая смятую ночную рубаху. Поганец держал в одной руке свечу, а другойпотирал зад. Он шел, болезненно морщась, как-то враскоряку, и Григорийбрезгливо скривился, подумав, что черты этого смуглого лица не зря по-бабьикапризны и расплывчаты. Кулак Григория, конечно, так и чесался от желанияпристукнуть эту тварь, однако противно было пачкаться; вдобавок это подобиемужика само себя наказывало с помощью своей же противоестественной похоти – иГригорий неслышно плюнул ему вслед, да и отпустил восвояси, не понимая, как могобмануться и принять сие ничтожество за Барбаруссу, грозного корсара. Вотпозору было бы! Не столько о деньгах сокрушался бы потом всю оставшуюся жизнь,сколько об утраченной чести, попранном достоинстве. А ведь от этого избавилаего Троянда. И как же он отблагодарил ее?!

Ладно, может быть, все еще поправимо!

Он не только внимательно следил за этим мужеложцем, но иумудрился мгновенным взором окинуть коридор – и с радостью понял, что ужедобрался до нужного места. Да разрази его гром, если не из этой вот двери онвыскочил нынче ночью сломя голову! Там, за расписной тряпкой, спускающейся спотолка тяжелыми складками, укромный кабинет и поставец во всю стену, а в нем –потайная дверь, ведущая в подвал, ну а уж там…

Бог весть почему Григорий был совершенно уверен, что так инайдет ее распахнутой. Она, однако же, оказалась закрыта, и только теперь онсообразил, что ему и в голову не взошло спросить у Джильи, как эту дверцуотворять.

* * *

Григорий тряс поставец, который издавал негодующийстеклянно-серебряный звон, угрожая перебудить весь дом, если с ним не перестанутстоль варварски обращаться. А гостю и впрямь хотелось переколотить все этитяжелые, ребристые, узорчатые витражи, в которых уже разноцветно мерцалибледные отсветы приближающегося рассвета… Но тогда он уж точно всполошил быдаже того беззаботного стражника! Перебьешь посуду, а что делать дальше? Стенутоже пробивать кулаком? Григорий был готов и на это, но понимал, что тогда врядли доберется до Троянды прежде, чем его настигнут.

Время шло. Драгоценные минуты уходили, будто капли крови израны. Григорию казалось, он чувствует их неумолимое течение.

Он начал вынимать бокалы, надеясь, что секретная педаль илипанель где-нибудь обнаружится. И ведь еще приходилось брать их осторожненько,ставить на пол, стараясь не брякнуть, хотя руки так и чесались хватать,швырять… Вдруг он перестал сторожиться. Да и черт с ним, пусть просыпается хотьвся Венеция. Он ведь пришел сюда спасти Троянду от мучительного умирания, и емуглавное – дать знать, что она заперта в узилище. А потом, если не удастся уйти,он ввяжется в такое сражение, что можно и сложить свою буйную голову, только быне угодить снова в полон. Ничего! В полдень дон Педро снимется с якоря, пустьдаже Прокопий искричится, грозясь кинуться за борт или повеситься на рее. Такчто за брата он может быть спокоен.

Глубоко вздохнув и мысленно уже простясь с вредным, но такиммилым и родным Прошкою, Григорий в сердцах рванул очередной бокал и сперва непонял, почему тот не двинулся с места, а как бы потащил за собою всю полку.Сердце пропустило один удар, потому что в тусклом полусвете занимающегося утраГригорий увидел, как часть шкафа медленно поворачивается вокруг своей оси, а занею открывается узкое отверстие, сквозящее тьмою и спертым, ледяным духомподземелья.

Ход! Тот самый!

Григорий ринулся в проем, как в воду, всем телом, и полетелвниз, уже не сторожась. Ему повезло: не пришлось брать лишнего греха на душу.Ведь ежели б, не дай бог, сейчас оказался на дороге часовой, то лучше б ему,бедолаге, встретить голодного тигра-людоеда или сказочного дракона, потому чтоих можно перехитрить, одолеть (ну одолевают же их в легендах!), а поди одолейсмерч, или камнепад, или бешено мчащийся поток! Григорий стал этим смерчем,этим потоком, и он даже несколько удивился, когда сшибся всем телом стяжеленной дверью, а она, подлая, почему-то устояла и не припустила наутек.

Замок? Да ну, плевое дело! Навидался он тех хитрейшихзамков! На поясе у него висели ножны из трех отделений: для пистоля и двухножей, так вот, из этих ножичков один был простой смертоубийственный ятаган, адругой – чудо что такое: острый, тонкий, плоский, в палец длиной – маленький,да удаленький, против коего не могла выстоять ни одна иноземная замочнаяхитрость, что аглицкая, что свейская, что, само собой разумеется, венецийская.Одно-два легких движения, щелчок – и замчище распался, отворился. Григорийотшвырнул его, сорвал засов…

И еще пришлось несколько мгновений – в век длиной каждое! –постоять, пока глаза хоть немножко освоятся с кромешной тьмою, сдерживаязапаленное дыхание, вслушиваясь в каждый шорох, изредка зовя: «Троянда?Троянда!» – и обмирая, потому что не слышал, не слышал он отклика…

Но вот наконец он начал различать сводчатый потолок,сочащиеся сыростью стены, покатый пол – и тихо ахнул: в углу виднелись темные,неясные очертания. Она так и лежала там, где он ее бросил!

Кинулся, подхватил на руки, прижал к себе, зацеловал милое,остывшее лицо, похолодевшие губы. Глухие, надрывные звуки разносились вокруг, иГригорий не сразу понял, что это он издает вздохи, похожие на отчаянныерыдания, пытаясь отыскать хоть искорку жизни в этом неподвижном теле. Головаскатилась ему на плечо, руки безжизненно висели. Да как же оживить ее?!

Нет, в этом логовище мрака больше делать нечего. Живую илимертвую, он должен уносить Троянду отсюда.

Pинулся к двери – и вдруг вспомнил. Ежели красная девица впалав чародейный сон или померла, что должен делать удалец, добрый молодец?

«Поцеловал он королевишну Красу Ненаглядную в уста сахарные,она и ожила, открыла глаза да и говорит: «Как же долго я спала!» – чудилось,зазвучал в темнице глубокий, таинственный голос бахаря [51], и Григорий, желаянемедля проверить действенность древнего средства, впился в безжизненныеполуоткрытые уста своими жаркими губами.