выстроившейся вдоль Центрального проспекта Харбина. Столпотворение людей чем-то напоминало ряды мерзлых деревьев в березовом лесу. На улице было тихо, если не считать военного оркестра, который играл марш со сцены. На помосте уже подготовили подиум, с которого должен был вещать губернатор. Метрах в 30 справа от себя Чонхо заметил бледное лицо Чо и едва заметно кивнул ему.

Оркестр доиграл песню, и внимание толпы переключилось на правый край сцены. Чонхо ясно ощущал, как под федорой у него волосы встают дыбом. Сердце билось так сильно, что пистолет во внутреннем кармане ходил ходуном. Однако миссию предстояло довести до конца. Свой долг его товарищи уже исполнили, показали ему достойный пример. Ему тоже надо было завершить операцию и пристрелить себя прежде, чем его схватят. Теперь он опасался только, что промахнется и сгубит себя попусту.

Пока образы приближающегося конца проносились у него в голове, ему на глаза попалась некая птица, пролетевшая над зданиями: похоже, цапля. Это был столь же смутный и мимолетный сигнал, как предзнаменования смерти, которым он сопротивлялся в прошлом. Но он подсознательно ощутил, что полет цапли был предвестником противоположной силы. Он напомнил ему об отце, известном стрелке, который мог со ста метров подстрелить перепелку. А отец его отца как-то даже повалил тигра, притом что располагал лишь луком и одной стрелой. В его венах текла все та же охотничья кровь. Это было столь же очевидно, как его имя: Нам Чонхо. Портсигар, что располагался во внутреннем кармане, лежал у него прямо на сердце.

На сцену в окружении своей свиты вышел ветхий старик. Его грудь была усеяна медалями. Это, определенно, был губернатор. Его было легко признать по пурпурному родимому пятну на левой щеке. Чонхо внимательно изучал фотографии чиновника. Японцы были склонны на публике использовать двойников вместо важных лиц. Когда губернатор подошел к подиуму, его практически со всех сторон обступили офицеры. Единственное место, с которого можно было прицелиться, находилось прямо у центра сцены, лицом к лицу с подиумом. До этой точки Чонхо пришлось бы пробиваться через толпу, а это бы привлекло к нему излишнее внимание охранников, которые зорко всматривались в толпу и были готовы в любой момент открыть огонь на поражение. Посему Чонхо остался стоять, где стоял.

Губернатор дочитал речь. Прозвучали аплодисменты. Чонхо понадеялся, что ему подвернется удобная возможность, когда губернатор будет сходить со сцены. Но стена офицеров лишь теснее сомкнулась вокруг начальника и начала удаляться. Времени уже не оставалось. Цель покидала сцену целой и невредимой.

Чонхо выхватил пистолет, прицелился и выстрелил.

Офицер повалился вопя. Оборона была прорвана. Остававшиеся на сцене люди инстинктивно бросились на землю. Один из охранников пытался прикрыть губернатора собственным телом. Чонхо направил пистолет на охранника и выстрелил. Пуля насквозь пробила охраннику лоб, и он рухнул, как поваленное дерево. Вокруг Чонхо кричали люди, локтями и руками пытаясь протолкнуться в толпе и скрыться подальше от опасности. Но при таком скоплении плотно прижатых друг к другу тел было трудно понять, откуда стреляли.

Послышался еще один выстрел. Только стрелял не Чонхо. На сцене никто не упал. Чонхо глянул вправо и мельком заметил Чо. Тот сильно дрожал, придерживая оружие обеими руками. Еще один охранник, ухватив губернатора за руку, пытался вытащить его со сцены. Чонхо снова выстрелил, и старик повалился, держась за грудь.

– Чо, уходим! Уходим! – крикнул Чонхо вправо. Люди вокруг него повалились наземь, и он остался без прикрытия. Он побежал, не оглядываясь назад, чтобы убедиться, следует ли за ним погоня. До него доносились вопли, крики… И поверх всего этого прозвучал зов «К-Корея мансе!», за которым раздался очередной выстрел. Чонхо резко затормозил и начал было поворачиваться в сторону звука. Но тут в его ухе вновь зашептал тихий голосок, настойчиво твердивший ему, что надо бежать изо всех сил. Он повиновался ему и, сменив направление, бросился вправо. Скоро его со всех сторон загораживали сотни людей.

У края толпы открывалось пустое пространство метрах в двадцати от входа в универмаг. Не зная, куда податься, Чонхо ощутил, как ему на плечо легла рука. Он молниеносно нацелил пистолет на человека за собой. Мужчина с зелеными глазами что-то проговорил на заунывном языке, стянул меховую шапку с головы и сунул ее в руки Чонхо. Русский. Чонхо пригнулся в гущу толпы и снял федору. Кинув шляпу на землю, он спрятал пистолет во внутренний карман и нацепил меховую шапку. Он подавил импульс продолжить бегство и как ни в чем не бывало пересек пустую улицу. Удалившись метров на 50, он заметил, как группка солдат ринулась в толпу, выкрикивая приказы. Толкнув вертящуюся стеклянную дверь в магазин, Чонхо понял, что спасен. Он вышел из бокового входа в переулок и рухнул на обледеневшие каменные ступени.

– Чо, прости меня. Мне так жаль, – повторял он самому себе, задыхаясь от приступов сухого плача, будто бы мороз вытравил даже его слезы.

* * *

Чонхо вернулся в Сеул одним томным вечером в начале лета. Он был изможденным, как никогда прежде. Пиджак от старого костюма свободно болтался на нем. Великие южные ворота продолжали оставаться на своем месте, а вот все вокруг них изменилось до неузнаваемости. Со всех зданий и флагштоков свисало еще больше флагов, однако улицы пугающе опустели. Не было видно машин и грузовиков. Чонхо было известно, что нигде в городе нельзя сыскать топливо. Япония направляла все ресурсы на борьбу с США в Тихом океане. Горючее варили даже из сосновых корней и шишек. Получавшаяся мутная смесь через несколько часов залепляла любой двигатель вязкой, как разжеванная ириска, массой. На фоне общей экономии бензина летчики предпочитали врезаться на самолетах прямо в американские военные корабли, вместо того чтобы возвращаться на базу. Прошел даже слух, что в темно-зеленых джунглях и на недоступных островах японцы воевали до самого последнего человека, вооруженные лишь бамбуковыми копьями. А по ночам звери выходили полакомиться свежим мясом.

От вокзала до виллы Мёнбо предстояло добираться где-то полтора часа. Минуло 8:30, и к западу все еще висела дымка серого сумрака, оставшаяся от покинувшего небосклон солнца. Чонхо ничего не ел целый день и, несмотря на способность переживать тяжелейшие физические лишения, чувствовал, что его тело покидают последние силы.

Он решился дать себе передышку и облокотился о дерево гинкго. Погода была приятная и, скорее, безветренная, но воздух был свежим и прохладным. На небо с переливчатым отливом восходила почти достигшая полнолуния луна, которая выглядела особенно ярко и эффектно над померкшим городом. По привычке Чонхо коснулся серебряного