– Ладно, ребята, погнали, – сказал Тако. – Повоюем.

Он вручил Фариду матюгальник с надписью «ДОБРОЕ УТРО, ВЬЕТНАМ» и велел сделать дежурное предупреждение, суть которого сводилась к следующему: если покинете помещение сейчас, то выйдете на своих двоих и останетесь живы, а если покинете потом, то вас вынесут в мешке для трупов. Фарид все сказал, но никто из дома не вышел. Обычно после этого мы сразу заходили (предварительно прокричав хором что-то вроде речовки: «Темная лошадка – все будет гладко!»), но тут Тако попросил зачитать предупреждение еще раз. Фарид вопросительно покосился на него, однако выполнил просьбу. Опять никого. Тако и на этом не успокоился.

– Давай еще.

– Да ты чего? – не выдержал Хой.

– Не знаю, – ответил Тако. – Плохое предчувствие. Во-первых, мне не нравится этот балкон вокруг купола. Видите?

Конечно, мы видели. У балкона вместо перил было невысокое цементное ограждение.

– За ним целый полк моджахедов залечь мог.

Мы все удивленно воззрились на него.

– Да я не ссу, – начал оправдываться он, – но что-то тут нечисто.

Фарид дочитывал третье предупреждение, когда к нам подкатил капитан Хёрст, наш новый ротный. Он стоял в открытом «джипе», широко расставив ноги, – не иначе как Джорджом Паттоном-младшим[53] себя возомнил, сука. Через дорогу было три жилых дома, два достроенных, один нет. На их стенах красовалась выведенная баллончиком большая буква «Ч», то есть там уже было чисто. Вроде как. Зеленый Хёрст не знал, что порой повстанцы незаметно возвращаются в зачищенные дома. Даже в плохой оптический прицел его голова сейчас представляла собой огромную хэллоуиновскую тыкву.

– Чего ждешь, сержант? – прогремел ротный. – Скоро стемнеет! Зачистим эту гасиенду, мать ее!

– Есть, сэр! – ответил Тако. – Я просто хотел дать им еще один шанс.

– Обойдутся! – проорал капитан Хёрст и очертя голову устремился в бой.

– Дебил сказал – солдат сделал, – пробормотал Бигфут Лопес.

– Ладно, детки, встали в круг, – скомандовал Тако.

Мы собрались вместе – «Горячая восьмерка», которая раньше была «Горячей девяткой». Тако, Динь-Динь, Кляча, Хой, Бигфут, Джонни Кэппс и Фармацевт с волшебным чемоданчиком. И я. В тот миг я видел себя как бы со стороны – со мной такое иногда случалось.

Помню, как раздавался редкий беспорядочный огонь. Помню, как где-то позади, в квартале Кило, грохнула граната – глухой, утробный «бумц», – а где-то впереди, может, в квартале Папа, рявкнул «РПГ». Вдали хлопали винты вертолета, и еще какой-то идиот дул в свисток – фьють, фьють, фьють, – бог его знает зачем. Помню, какая стояла жара: ручьи пота оставляли светлые полосы на наших грязных лицах. И еще помню детей на улицах, этих вездесущих мальчишек в футболках с рэперами и рок-группами. Взрывов и выстрелов для них не существовало: они вставали на ободранные коленки и деловито собирали с земли стреляные гильзы, чтобы потом снова их зарядить и раздать бойцам. Помню, как ощупью искал детскую пинетку на поясе и не находил.

Мы в последний раз встали в круг и сцепили руки. По-моему, Тако это чувствовал. Может, мы все чувствовали, не знаю. Я помню их лица. Помню запах одеколона «Инглиш лэзер», которым Джонни каждое утро по чуть-чуть, экономно смачивал щеки. Это был его талисман. Помню, он однажды сказал, что мужчина, от которого пахнет как от джентльмена, не может умереть: Господь этого не допустит.