к себе в дом. Несмотря на разгар лета, девушка бледна и рука её нежна и прохладна. Преодолев калитку, я перестал сопротивляться. Она ввела меня в дом, отпустила, шумно поставила ведро под рукомойник.

«Мамочка!» — она позвала громче, чем было нужно.

Галина Ивановна вышла из комнаты и встретила меня также тепло. Запинаясь, я изложил ей свою просьбу. «О, только не волнуйся!» — сказала она и посадила меня рядом с собой за стол.

Мила вымыла руки и, подбадривающе мне улыбаясь, поднялась наверх, видимо, чтобы не смущать меня, но пообещала минут через десять спуститься и напоить меня чаем. Мне было так неловко и в то же время так здорово!

Галина Ивановна заговорила со мной по-английски. Я понимал, что она интересуется здоровьем моей матушки, не собираюсь ли я в парикмахерскую, ведь на дворе лето и мои волосы не дают мне прохлады, есть ли у меня друзья и часто ли я с ними вижусь. Какие у меня планы по окончании школы? Чем я увлекаюсь помимо мореходства? Не боюсь ли я моря? Я понимал вопросы, отвечал на них (пару раз она меня поправила), умудрился даже описать, как я иногда в хорошую погоду ложусь в саду на траву там, где поменьше деревьев, и вижу вместо неба море, а облака у меня бывают и волнами, и кораблями, и дельфинами. А на закате мне чудятся горящие корабли, боевые. И только какая-нибудь жалкая щекотная букашка заставляет меня отвлечься от этих грёз.

Она заключила, что мой английский совсем неплох. «Повтори времена глаголов и пополняй словарный запас». Она вышла в комнату, а через минуту вынесла книгу на английском языке Treasure Island by Robert Louis Stevenson36 и подарила её мне.

«Как мне вас отблагодарить?» — спросил я.

«Просто поступи в Академию и хорошо учись там. Добейся того, чего заслуживаешь», — ответила она.

Потом я то и дело повторял «спасибо, спасибо», пока Галина Ивановна и Мила не начали надо мной смеяться.

Это была любимая книга Милы. «Мил, ты прочла её раз десять?», — спросила Галина Ивановна.

Теперь мне эта книга очень дорога. Не из-за английского, конечно.

Десять раз прочла, а утверждает, что не сильна в языках. Это она сравнивает себя со специалистами, а вот если бы сравнивала с дилетантами…

Я был так неожиданно обласкан этими двумя женщинами, что, поливая огород Ковровых, да и после, весь вечер, мог думать только о них. Прощаясь с Милой после распития её замечательного чая, я, руководимый каким-то необъяснимым порывом, поймал её за руку и поцеловал в сгиб локтя. Не знал, как ещё отблагодарить. Это было ново и необычно для нас. Рядом с ней я чувствовал себя муторно-сладко, словно муха, влипшая в большую каплю мёда. Мне было хорошо, но тревожно.

«Парня влекло к ней — это очевидно».

7 июля 2001 года.

Больше не могу, иду искать встреч с нею.

Как дурак, провёл полдня за глуховским сараем. Спасибо Тимофею, что его окосил, не то пришлось бы сидеть в крапиве до ушей. Видел дядю Володю с его лошадёнкой. Дымок ко мне пару раз забегал, смотрел удивлёнными глазами, видимо, не мог понять собачьим умом, что человек стоит в таком странном для него месте. Тётя Вера зачем-то пошла вниз по деревне. Олеся её провожала, голос долетел до меня. Так подействовал — ноги обмякли, опёрся плечом о сарай, чтобы не упасть.

Дядя Игорь пошёл к Глуховым. Олеся осталась дома. Почему я такой рохля? Мог бы пригласить её на прогулку или напроситься в гости, а я даже на глаза показаться боюсь.

14 июля 2001 года.

Я люблю свет в капельках воды. Люблю, когда разлетаются брызги. Но купаюсь в любую погоду. Когда солнце прячется, я выбираюсь из воды быстрее. Ночью вода теплее, воздух обжигает, даже когда нет ветра. Я ныряю и плыву под водой, пока хватает воздуха в лёгких. И мне нравится получать спасительный шумный глоток воздуха, когда я уже на грани того, чтобы пустить в лёгкие воду. Я отряхиваюсь, как пёс, выжимаю волосы, вытрясаю воду из ушей. Я очень редко болею — это хорошо, случись что серьёзное — нет денег на лекарства. Очень хорошо, когда рядом есть пруд, когда можно окунаться каждый день независимо от времени года и времени суток.

Но я не люблю, когда купается много народу рядом. Вода становится мутной, потому что все топчутся возле берега, поднимают со дна всю муть. Когда мы плаваем вместе с Пашкой, я запрещаю ему топтаться у берега. Я не боюсь грязной воды, но я люблю, когда она прозрачна.

Я с удовольствием купался бы с Милой (она физически не развита, бледна, ей было бы это очень полезно), но меня смущает её нагота, у меня не поворачивается язык приглашать её. Если я заставал её у воды, мы купались вместе. Пару раз она звала меня купаться, и я шёл. Но это были единичные случаи, а я плаваю каждый день.

Сегодня на пруду было шумно: купались девчонки. Писки, визги, смех и глупые разговоры. И среди них была Олеся. Они меня заметили, да и я хотел бы увидеть её, поэтому пришлось пройти через плотину, будто бы я просто направлялся мимо. Хорошо, что я не ношу с собой полотенца. Может, они не заподозрили, что спугнули меня. Кто-то из них что-то тихо сказал у меня за спиной, и они весело засмеялись. К счастью я был к ним спиной. Надеюсь, походка моя не изменилась, а шаг не ускорился. Кажется, они и так считают меня дикарём.

На Олесю я взглянул мельком — она стояла на мостушке и смотрела на меня. Было совершенно невозможно разглядывать её в нежно-голубом купальнике. Потом, я без того не чуял под ногами землю уже оттого, что она смотрит на меня. Она смотрела на меня! На меня!

Свет в капельках воды! Ослепительная мокрая девочка!

Купался в темноте. Один. И всё это время больше воображал, нежели вспоминал её гладкую мокрую кожу. Взгляд её повсюду меня сопровождал: и над водой, и под ней. Вода была, как парное молоко. Наверное,