– Начиная с 1924 года крепость стала музеем, а год спустя едва не была разрушена ради строительства стадиона, – между делом сообщил гид.

Когда я поинтересовался, как относились власти к парящему над городом Ленина ангелом, не собирались ли сбросить его, экскурсовод ответил то ли былью, то ли легендой. Кому-то из отцов города пришла мысль снять ангела со шпиля и заменить его скульптурой Сталина. Ангела спас директор Эрмитажа. Он спросил: а вы знаете, что ангел отражается в Неве? Все закивали, да, конечно. Так вы что же, хотите видеть Сталина в реке вниз головой? Идея отпала моментально.

Еще одно интересное место – Монетный двор. Дом сооружен в 1806 году. В общем, ничего выдающегося, чем-то напоминает здание нашего ярославского наркодиспансера на проспекте Октября. Вход категорически закрыт. А ведь были времена иные. Из «Путеводителя по С.-Петербургу» 1903 года, страницы 303-304: «Монетный двор помещается в крепости. Впуск для осмотра по средам, группами не более 6 человек. Монетный двор основан в 1738 г., при Императрице Анне Иоанновне; в нем чеканят золотую, серебряную, медную монету и медали…

Монетный двор получает слитки золота из Сибири и с Урала, но не в чистом виде, а с примесями. При входе в плющильную мастерскую посетителю не приходит даже в голову, что лежащие на полу черные брусья и пластинки, на которые приходится иногда наступать, и есть то золото, из которого чеканят монеты. Темный цвет брусьев получается после прибавления лигатуры, но благодаря очистке их восстанавливается цвет золота. Для выбивания монет имеется прорезной станок, выбивающий 300 кружков в минуту… Одновременно с чеканкою монеты, выбиваются на ея ребре зубцы».

Жаль, что не удастся увидеть те зубцы «на ребре ея», а еще больше, что не удастся потоптаться по брусьям из золота.

Петропавловская крепость – самая мрачная политическая тюрьма царской России. Одним из первых в нее был заточен сын Петра I – Алексей, следующая легендарная узница – княжна Тараканова. Место заключения – Трубецкой бастион, стенами замыкающий пятиугольник.

В 1880-х годах в тюрьме одновременно с подследственными содержались и каторжане. Политическую каторгу учредили в Петропавловке, дабы подвергнуть осуждённых наказанию более тяжёлому, чем в сибирских тюрьмах. Специальные правила устанавливали одиночное заключение, скудное питание, лишение книг (кроме Библии), каких-либо занятий, свиданий и переписки, табака, письменных принадлежностей. Чтобы извести арестанта, достаточно не позволять ему ничего делать, и заключенный через какое-то время сходит с ума.

Почему говорю об этом? Я знал о человеке, который не только выдержал пытку одиночеством, но и стал именно здесь крупным ученым. Потому хотелось увидеть одиночку Трубецкого бастиона, в которой содержался Николай Александрович Морозов.

Человек судьбы невероятной. Он родился в 1854 году в родовой усадьбе Борок Ярославской губернии. Отец – мологский помещик и дворянин Пётр Алексеевич Щепочкин. Мать – новгородская крестьянка, бывшая его крепостная. Стоп. А почему у отца Петра сын – Александрович? Да потому что просвещенный предводитель мологского дворянства, англоман и гурман, взять в гражданские жены крепостную крестьянку соизволил, а одарить своих детей собственным именем и фамилией не сподобился. Устыдился, слухов убоялся? Все их совместные дети (два сына и пять дочерей) носили фамилию матери Анны Васильевны Морозовой, а отчество (уму непостижимо!) – крёстного отца, помещика Александра Ивановича Радожицкого.

Ну, и как чувствовал себя в родовом имении неродовитый сын?… Отец – в родстве с самим Петром Великим, а он? Он с кем в родстве? Нелёгкая судьба Николая изначально предопределилась неравным браком родителей. Положение незаконнорожденного – не лучшая доля. Отсюда, именно отсюда, а не из революционных брошюрок его бунтарский дух.

Получив хорошее домашнее образование, поступил в гимназию, где организовал «Тайное общество естествоиспытателей-гимназистов». Несмотря на успехи в учебе из гимназии исключен. Далее – вольнослушатель естественного факультета Московского университета. Участвуя в палеонтологических экспедициях, собрал значительную коллекцию окаменелостей. Научная карьера прерывается, когда его наставником и старшим другом становится знаменитый народоволец Степняк–Кравчинский. Николай идет в народ под видом бродячего кузнеца, пильщика и сапожника. А когда государство обрушилось на новых просветителей, он по заданию организации эмигрирует в Швейцарию, где становится одним из редакторов журнала «Работник». По возвращении в 1875 году арестован и осуждён на 15 месяцев тюрьмы. Освобожденный под надзор полиции уходит в подполье, став идеологом и организатором «Народной Воли». Осенью 1879 года участвует в организации неудачного покушения на императора Александра II. Больше в покушениях не участвовал, хоть ему самому это не помогло.

В 1880 году эмигрирует, чтобы издавать за границей журнал «Русская социально-революционная библиотека». Для привлечения к сотрудничеству Маркса едет в Лондон, встречается с ним и получает для перевода на русский язык "Манифест Коммунистической партии", ряд других работ Маркса и Энгельса. По обещанию, данному ему, Маркс и Энгельс пишут предисловие к русскому переводу Манифеста. Со студенческих лет знаком с этой работой. И только сейчас узнал, кому мы обязаны таинственными словами «Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма». Получается, что, еще «когда Ленин был маленьким с кудрявой головой», наш земляк вовсю расчищал почву для всеобщего равенства. Жаль, что когда Ильич кудри растерял, то и от благих идеалов первых русских революционеров мало что осталось.

Возвратившись в Женеву, он получает письмо Софьи Перовской и спешно направляется в Россию на помощь товарищам по борьбе, но на границе его арестовывают. После убийства Александра II, по «Процессу 20-ти народовольцев», Н.А.Морозов приговорён к пожизненному заключению без права обжалования приговора.

«… одиночное заключение страшнее смертной казни", – вспоминал декабрист Александр Беляев. Морозов просидел в Петропавловской одиночке четыре года да двадцать один – в Шлиссельбургской. Четверть века в одиночке!…

Даже минута, как вечность, долга

в этой каморке в четыре шага! – писал он.

Многие узники не выдерживали. Умалишённых держали тут же, и другие заключённые годами вынуждены были слушать по ночам их душераздирающие вопли… Он выдержал и выжил. Болел туберкулёзом, дистрофией, трижды цингой, бронхитом несчётное число раз, страдал различными хроническими катарами, ревматизмом, его душила грудная жаба. Лечился гимнастикой, бесконечной ходьбой по камере, самовнушением и… наукой.

Всё началось с единственной разрешённой в Петропавловской крепости книги – Библии на французском, экземпляром которой пользовались ещё декабристы… Он так изучил её, что поразил священника, и тот начал приносить ему писания и жития, книги по истории церкви и богословию.

В Шлиссельбурге в его распоряжении были бумага, перо и чернила, относительный доступ к научной литературе. Каждое утро, делая длительную гимнастику, он повторял в такт движениям названия созвездий, минералов, элементов периодической системы, вспоминал физические константы, исторические имена и даты, слова и фразы на различных