Тоби принимал пациентов. Он проводил процедуры. На все это были отведены определенные отрезки времени. И когда он заканчивал, он заканчивал. От него никогда не требовалось быть в двух местах сразу. Вся его работа проходила как будто в казино: моменты разгорожены стенами без часов и без окон, и трудно понять, в какой стороне выход. Ему никогда не приходилось лихорадочно печатать на телефоне под столом, потому что он на переговорах торгуется за новый сценарий, а в это время актер, его клиент, собирается совершить каминг-аут и требует, чтобы ему порекомендовали кризисного публициста.

Ну ладно. Да, она работала 24 часа в сутки, но это ладно. Она укладывалась в сроки и тушила пожары. Под ее началом было десять человек, потом двадцать, потом пятьдесят, потом сто. Ее агентство представляло более двухсот актеров, писателей, продюсеров и режиссеров. «Президентриссу» предложили экранизировать, и она, Рэйчел, не пожелала отдавать этот проект агенту, специализирующемуся на кино. Она прекрасно справится сама. Вот так. Больше никакого аутсорсинга и синергических партнерств. Теперь агентство «Супер-Дупер-Креатив» оказывало полный спектр услуг. Она росла и росла, и казалось, что ее росту нет пределов. Это было полной противоположностью родительства, а также тайной и необходимой компенсацией для него. Это было достижением в таком смысле, в каком родительство достижением быть не может. Ханна и Солли росли, и Рэйчел мучилась вопросами: не слишком ли заорганизовано их детство, а может быть, недостаточно заорганизовано? Должны ли они учить немецкий, как Лефферы? По ночам, когда она засыпала, на страшном минном поле галлюцинаций ей являлась покойная мать и спрашивала: «Почему Солли до сих пор не научился программировать?» Этот вопрос потом звенел у нее в ушах много дней. Заключить контракт для актера можно за неделю-другую, и дело с концом. Но что касается этой затеи с Ханной и Солли, единственный способ узнать, удалась ли она, – это если на момент смерти Рэйчел с ними еще не случится ничего плохого.

Каждый вечер она приходила домой – не в одно и то же время, но в основном когда дети еще не спали. В ущерб своей работе, которую поэтому приходилось доделывать дома на кухне, хоть это и было практически невозможно: то Ханна приходила клянчить телефон, то Солли хотел играть в «Уно», то муж требовал, чтобы она пожирала его обожающим взглядом и выслушивала его бесконечные, бесконечные истории о диагностике печени. Рэйчел уже столько узнала про этот отвратительный орган, что могла бы сама диагностировать по крайней мере четыре-пять как редких, так и распространенных заболеваний. Каждый вечер между ними происходил примерно такой диалог:

Она: Я дома!

Он: Ты никогда не поверишь, что произошло сегодня и как меня обидели/обошли/игнорировали/недооценили.

Она: Давай поговорим об этом! Я только поздороваюсь с детьми и отвечу на эти эсэмэски, потому что у меня сегодня вечером премьера…

Он: Тебе вечно на меня наплевать.

Она: Что? Как ты можешь такое говорить?

Он: Ты послушай сама себя. Даже когда ты дома, мыслями ты где-то совершенно в другом месте. Что ты за мать?

Она: Ты опять пропустил, что у меня сегодня премьера? Ты опять не расслышал, что я собираюсь поздороваться с детьми?

Он: Я не могу больше выносить твою злобу.

Каждый раз, когда она выражала свое мнение, ее обвиняли в злобности. Повсюду в собственном доме она натыкалась на оскорбления. Она вставала утром и выходила на улицу с Тоби и детьми, и не успевала она повернуть в сторону, противоположную школе, как швейцар у нее за спиной заговаривал о том, какой герой Тоби, что по утрам сам отводит собственных детей. Она случайно сталкивалась с кем-нибудь из учителей и слышала: «Это просто потрясающе, как ваш муж каждый день отводит детей в школу». Ей хотелось ответить: «А это не потрясающе, мать твою, что я в одиночку выплачиваю нашу ипотеку? Это не потрясающе, что у моих детей расписание сложнее, чем у президента, и что они выйдут из начальной школы подготовленными к трем или четырем профессиям, для которых нужна как минимум магистерская степень? Это не потрясающе, какой пример я подаю своим детям?» Учителя называли ее «работающая мать», и это тоже почему-то звучало оскорбительно, хотя и было правдой. Возможно, потому, что в их школе такое попадалось чрезвычайно редко. А может быть, потому, что это название как бы ставило после ее имени невидимую звездочку и объясняло всю ее неудовлетворительность как матери. Как-то Ротберги пригласили их на Новый год к себе в загородный дом в глубинке штата Нью-Йорк. Сэм Ротберг и Тоби повезли мальчиков играть в боулинг, и пока их не было, дочь Мириам подползла к матери, и та сказала: «Честное слово, кажется, этому никогда не будет конца». И Рэйчел от всей души согласилась: да, совершенно верно, это тянется так, что кажется – этому никогда не будет конца. Но потом она добавила: «Тебе везет, что у тебя еще есть маленький ребенок. Мне жаль, что мы не завели третьего». Мириам спросила, почему они не завели третьего, и Рэйчел ответила: «Наверно, я слишком много работаю». Она так сказала только для того, чтобы не вдаваться в подробности. Ей не хотелось рассказывать о том, что Тоби не хочет третьего ребенка, поскольку знает, что вся нагрузка падет на него, а Рэйчел не хочет постоянно выслушивать обвинения в том, что из-за нее его жизнь не идеальна.

Но Мириам не поступила так, как ожидала от нее Рэйчел. Она не стала кивать и улыбаться, стараясь понять собеседницу, как изо всех сил старалась сама Рэйчел. Вместо этого Мириам сказала: «Ну, мы все работаем».

Рэйчел растерялась.

Мириам и Роксанна переглянулись. Они и раньше это обсуждали.

«Это не значит, что ты работаешь больше нас», – сказала Мириам.

«Конечно, конечно», – сказала Рэйчел и тут же возненавидела себя всю оптом за согласие. То, что Мириам не работала, было оскорбительно. Оскорбительнее было только то, что Мириам казалось, будто она работает. Зато Мириам никогда не узнать подлинного успеха. Не узнать достижений. Не узнать, каково это – построить что-то с нуля и взять в руки, осязаемое. Мириам не суждено решать чужие проблемы. Не суждено присутствовать на спектакле, где на сцене поют сразу три ее клиента, и думать: «Они ведь тоже – мои дети».

За неделю до поездки к Ротбергам на Новый год Рэйчел поужинала с Сэмом Ротбергом и его племянником. Она щедро делилась советами, порекомендовала племяннику инструкторов по сценическому мастерству, к которым он мог обратиться и сослаться на нее, и сказала, чтобы он пришел опять к ней, когда инструктор скажет, что он готов. После ужина Сэм поблагодарил ее и проводил до дома. Он настоял на том, чтобы проводить ее до двери квартиры, и ей это показалось довольно странным, но Сэм Ротберг всегда был с ней мил. Он сказал, что в его компании есть вакансия для врача, с очень хорошей оплатой. И спросил, не захочет ли Тоби об этом подумать. Рэйчел сказала, что не знает. Сэм велел, чтобы она обязательно спросила.

В те выходные, когда они гостили у Ротбергов, Сэм поговорил с Тоби. А тот как будто съехал с катушек. Потом они обратились к семейному психотерапевту, но Тоби ее не слушал. Для него не существовала никакая точка зрения, кроме его собственной: что Рэйчел только и делает, что работает, что она пренебрегает им и детьми. Больше он ни о чем говорить не мог. Ее он не слышал. А она говорила, что любит свою работу. Что, может, ей и правда стоит сбавить темп, но она не знает как. Она не умеет доверять своим подчиненным. Если бы он слушал, он бы услышал ее слова. Ей нужна была помощь, чтобы с этим разобраться.