том, что и к тому, кого, казалось бы, обвиняют напрасно, эти деньги пришли не совсем праведным путем. И хотя он не совершил при этом никакого греха, не дай Б-г, нельзя сказать, что все было полностью честно и справедливо. Например, так бывает, когда у человека достаточно средств, но он продолжает копить богатство. И это приводит его к тому, что он не уделяет должного внимания изучению Торы и молитве. Или он желает купить для своего дома какой-то предмет роскоши и из-за этого отказывает в помощи бедняку, который пришел к нему в надежде получить пропитание для себя и своей семьи»[214].

Значительное место в учении Бешта занимает вопрос предопределения судьбы человека и возможности ее изменения. Поскольку, как уже было сказано, Бешт отвергал случайности, то все происходящее с человеком в жизни глубоко закономерно, определяется Всевышним и служит основной цели его существования — собрать все рассыпанные по миру искры святости его души (поэтому, к примеру, книга Эли Вязеля о хасидизме так и называется — «Рассыпанные искры»).

«И когда искры святости находятся в иных местах, не там, где пребывает человек, Всевышний, Благословенный, в Своем милосердии устраивает так, что человек едет в то место, дабы освободить искры святости от нечистых оболочек (клипот), ибо в этом его предназначение. Однако для этого нужна помощь и поддержка Всевышнего, ведь, как известно, когда человек стремится освободить что-либо, относящееся к святости, из-под власти нечистых оболочек, оболочки начинают одолевать человека особенно ожесточенно, ибо искры святости служат для них источником жизненной силы».

И в то же время Бешту был глубоко чужд фатализма, и один из краеугольных камней заложенного им здания хасидизма как раз и заключается в том, что человек может изменить вынесенный ему Свыше приговор, соединив между собой сфирот Гвура (Могущество, Суд) со сфирой Хесед (Милосердие), и орудия такого смягчения приговора находятся в руках каждого человека — это молитва, добрые дела и изучение Торы. Наконец, такого смягчения меры суда может добиться своей молитвой за этого человека праведник, выступающий в роли его заступника, или, если хотите, адвоката.

Этот момент всегда было очень трудно понять противникам хасидизма, но Бешт умел находить необычайно зримые объяснения этому, которые, разумеется, не следует понимать буквально. Вот одно из таких объяснений:

«Рамбан задает вопрос: как благодаря молитве можно изменить к добру тяжелое предопределение Небесного суда? Разве возможно, не дай Б-г, какое-либо изменение в (высшей) воле? Это особенно трудно понять, когда человек молится не за себя, а за ближнего. Пояснил мой учитель (Бааль-Шем-Тов), благословенна его память, от имени своего учителя (Ахия Ашилони — П. Л.), что молящийся смягчает суд в самом корне, соединяя суд, который вершится в нижнем мире Малхут с его источником в высшем мире Бина. А там, в высшем мире, он рассматривается как совсем другой человек.

Учитель мой пояснил также, что судебный приговор представляет собой некое сочетание букв. И посланник может (своей молитвой), не изменяя самих букв, расположить их таким образом, что их сочетание изменится к добру»[215]. Например, пояснял Бешт, из слова «мэт» (мертвый) можно сделать слово «там» (чистый); из слова «мецер» (теснина) слово «цоар» (просвет).

* * *

Безусловно, для того, чтобы понять всю глубину взгляда Бешта на суть Небесного суда и пути влияния на его решения, нужно обладать достаточно глубокими знаниями кабалы, и при желании читатель сам освоит литературу по данному вопросу. Но до нас дошли и некоторые его мысли по этому поводу, которые вполне могут быть поняты и без особой предварительной подготовки. Например, вот эта:

«Слышал я от моего учителя (Бааль-Шем-Това), что если над человеком вершится строгий суд, то он должен с утра учить Тору в приникновении, вкладывая в это сердце, — так, чтобы благодаря этому прильнуть к внутреннему свету Творца, сокрытому в буквах Торы…»

«…Омовение в микве смягчает все суды до такой степени, что даже само качество суда согласно прийти на помощь человеку…»

«…Следует смягчать строгий суд с помощью веры: человек должен в самом деле поверить в то, что все — от Него, Благословенного… Человек должен поверить, что за всем происходящим скрывается милосердие Творца. И тогда, благодаря вере, смягчается строгий суд…»

Таким образом, Бешт основывал убежденность в возможности изменения приговора Небес (или судьбы, предопределения, как это называют люди, не обладающие достаточной силой веры) основана на диалектическом единстве меры Суда и Милосердия Творца, в осознании той истины, что «даже то, что на наш взгляд, кажется проявлением суда, на самом деле не что иное, как „длань Творца, простертая навстречу тем, кто хочет вернуться к Нему (Псахим, 119а)“[216].

* * *

Со всем вышесказанным тесно связана и эсхатологическая концепция Бааль-Шем-Това, которая была изложена в уже упоминавшемся его письме к р. Гершону.

Как и все его предшественники, в русле классического иудаизма Бешт связывал светлое будущее человечество с приходом Машиаха-Мессии. Исходя из текста этого письма, Ш. Дубнов пришел к выводу, что мессианская идея отождествляется у Бешта „не с национальным, политическим возрождением, а с индивидуальным развитием, с распространением глубокой веры в людях“[217].

Само изгнание (галут) еврейского народа из Земли Израиля, утрата им своего государства, былого величия и возможности спокойно жить на родной земле, гонения на евреев всюду, где бы они ни оказались, трактовалось им опять-таки с точки зрения каббалы — чтобы покончить с изгнанием и достичь избавления на физическом, материальном уровне, сначала надо доискаться до его духовных корней и исправить их, а уже их исправление приведет и ко всем другим изменениям.

Согласно р. Яакову-Йосефу их Полонного стих 69-ого псалма Давида „Близко к душе моей избавление…“ по Бешту следовало понимать, как „душа должна освободиться из изгнания дурного побуждения“.

Еще более отчетливо эта мысль проступает в высказывании Бешта о двух видах изгнания, которое в записи разных его учеников несколько варьируется, но ядро и суть его слов от этого не меняются: „Есть два вида изгнания. Первое — физическое изгнание среди народов мира, поклоняющихся идолам. Второе же — изгнание формы и души, пребывающих в плену у дурного начала, великого притеснителя и ненавистника человека. Именно дурное начало обременяет человека заботами о потребностях тела и делах этого мира, дабы не оставалось у него свободного времени, чтобы осознать, что необходимо его душе. И два вида изгнания взаимосвязаны.

И потому, когда „близко к душе моей избавление“ (Тегилим, 69:19), которое есть освобождение души от власти дурного побуждения, тотчас же приходит всеобщее Избавление, которое распространяется также на материю