– Отчего же? Я имею опыт общения с южанами, и, поверь мне, там есть баснословно богатые люди и демоны, которые не откажутся от покупки бессмертия.

– Нет. По словам Горрона, Мариэльд слишком богата, чтобы отягощать себя такими сложными манипуляциями для столь малой для нее выгоды.

– И сколько же составляет ее годовой доход?

– Больше полумиллиона в даренах.

– Охо-хо-хо, – удивился искренне Ольстер. – Выгодные земли она заняла в свое время с мужем. Хорошо же она зарабатывает на купцах, которые экономят на найговской грамоте. Но это же Мариэльд де Лилле Адан, что ты хочешь… Однако ж мне теперь понятна причина, почему Барден пригласил меня последить за его краем и ушел в спячку – чтобы переждать бурю. И я отчасти разделяю его мнение относительно этого. Ты же знаешь, что… – Ольстер понизил голос. – Воспоминания молодости всегда самые яркие. Я до сих пор помню, Филипп, свою жалкую лачугу на краю отвесной скалы у Пчелиного горба. Помню, как она пахла: ветрами, мхом, тлеющими дровами. Помню, как рубил дрова и носил вязанку на левом плече, как перекашивалась рубаха, укрывалась древесной трухой. А ты, Филипп, ты же помнишь свою молодость?

– Не без этого, друг мой. Воспоминания о великой реке Брасо, рвущейся из гор в низовье, к моему поселению Алмасу, о разлитых лугах, о скачущих по воде кельпи, о поющих в камышах русалках. Как не помнить… Все стоит перед глазами, и в памяти образ свеж. Только протяни руку…

– И часто ты стал вспоминать прошлое, Филипп?

– Весьма.

– Вот. То-то же! Значит, постарел ты душой сильно. Не зря говорят, что если все больше начинаешь оборачиваться назад, чем смотреть вперед – это старость подступает.

И Филипп устало улыбнулся, ибо он действительно вернулся памятью в годы молодости, когда его волосы были еще цвета вороного крыла. Ольстер тоже откинулся на заднюю луку седла и улыбнулся, пригладил рыжую бороду. Она у него была пышной, цвета осенней листвы, а не как у ярла Бардена, который к моменту передачи дара уже успел поседеть.

– Вот и Летэ, Филипп, – продолжил Ольстер. – Он был тогда горяч, как пламя, а не как сейчас – кусок льда. И в его старой памяти, изможденной годами, пылает образ молодой Пайтрис, верной спутницы и любимой женщины. Он не видит в ней ссохшуюся кожу, ввалившиеся глаза и когти. Когда он смотрит на нее, он видит свою молодость, и ее, еще любящую и любимую, скачущую рядом с ним. И в Мариэльд он прежде всего видит жену своего друга, женщину, которую он тоже любил.

– Я понимаю о чем ты, Ольстер. Знаю, это будет тяжело.

– Поэтому, Филипп, мой тебе совет. Оставь это… Ты не сможешь переломить память старика Летэ. Пусть течение времени само раскроет планы Мариэльд. Мы все не без греха. Много ли ты знаешь о Горроне? А о Теорате? А обо мне? А ведь многие из нас, я уверен, были готовы в свое время перейти на сторону Теух – и Летэ это понимает, поэтому и верит одной только Мариэльд из-за ее жертвы.

– Я не могу это бросить. Я чувствую острую необходимость разобраться. Мы родились в этом клане, Ольстер, и мы обязаны защищать его.

– Защищать клан… – и Ольстер махнул рукой. – Признайся, на самом деле это все из-за мальчика, да? Право же, твои воспоминания о мертвом сыне, тот трагический случай, который произошел, когда ты только обратился в Старейшину. Именно поэтому это так запечатлелось в твоем сознании. Но мальчику-то на это все равно, Филипп, он живет своей жизнью.

– Да, я знаю.

– Так отпусти его… Он пошел своей тропой жизни. Пошел добровольно, пусть его и повели за руку, но и он не препирался. Он сам вполз на лошадь и сам последовал за Мариэльд.

Граф обратил к своему товарищу полный решимости взгляд.

– Ольстер, вы были связаны с Летэ после войны напрямую. Я прошу вас. Попробуйте его убедить хотя бы выслушать меня. Я хочу испить Гейонеша и передать ему свою память.

– Филипп, я понимаю, что ты от меня хочешь – я не дурак. Но он не увидит ничего в твоей памяти.

– Я видел силу демона, он говорил о Мариэльд.

– Летэ сам придумает ей оправдание, – усмехнулся Ольстер горестно. – Филипп, они, Древние, связаны друг с другом. Каждый живет ради чего-то. Право же, как же хочется сдохнуть уже после двух-трех сотен лет, когда все становится приторно и даже кровавые попойки не доставляют радости. И они, те, кто основал клан: Летэ, Пайтрис, Мариэльд, Горрон, Амелотта, – они цепляются друг за друга, как утопающие хватаются за тростинку. Ибо они друг для друга напоминание, что они все еще живы. Ты только подошел к той границе, когда твои душа и сердце требуют доказательств, что ты еще нужен здесь. Но у тебя есть дочь. Кстати, как маленькая Йева?

– Правит, – вздохнул его собеседник.

– Отчего же ты так тяжко вздыхаешь?

И Филипп поведал о том, как Йева приютила мальчика, да не простого мальчика, а человеческого.

– Ох уж этот род Артерусов! Снова нас ждет суд, – качнул головой Ольстер. – Тогда понятно, почему ты так усиленно цепляешься за мальчика, раз уж дочери твоей осталось так недолго.

– Не каждый младенец доживает до зрелости.

– Но ты чувствуешь, что этот-то доживет, да? И оттого чуть не прибил мальца? Но если она подобрала одного, то, даже убей ты его, судьба мигом подкинет ей другого.

– Время покажет, – холодно отрезал граф.

Ольстер усмехнулся и всмотрелся в серое, низкое небо, вздохнув от того, что таким небо будет у него над головой в Филонеллоне весь чертов год.

– Что ж, мой друг, – сказал он. – Ты ищешь поддержки. И я окажу ее тебе, но, увы, иначе. Я не могу и не буду просить Летэ, ибо это бесполезно. Кто мы такие в его глазах? Кто ты, Филипп, возрастом лишь в полтысячи лет? Увы, но я дам тебе совет и надеюсь, что ты его примешь. Отдайся воле судьбы – и судьба даст тебе ответ. Отпусти Уильяма, отпусти Йеву. Ибо жизнь всегда распоряжается по-своему.

– Ольстер, послушайте…

– Не пытайся меня переубедить, Филипп. Знаю, твоей родовой напористости позавидует всякий, но здесь я своего мнения не изменю.

– Хорошо, друг мой… – блекло откликнулся граф, понимая, что Ольстер его не поддержит.

– Извини, что не помог. Но, право же, судьба всегда делает все так, как нужно ей. Я четыре раза растил наследника, чтобы отдать ему бессмертие и упокоиться с миром. И каждый наследник погибал, не дожив до передачи дара буквально чуть-чуть.

– Четыре? – Филипп помнил, что буквально с пять десятков лет назад Ольстер вел тот же разговор о трех.

– О да, мальчик Феолноро, я его подобрал, сиротку, когда переселялся в Бофраит. Решил уж было, что судьба дала мне шанс. Но стукнуло парню тридцать три, и его убили в одной из стычек с местными лордами. Зарубили, как свинью, стащив с коня и попав удачно топором по шее. Тебе порой не кажется, Филипп, что судьбы носителей одного дара похожи?

Тот смолчал и лишь нахмурился, а Ольстер продолжил.