Он, как и Кирилл, пока не решил, что хуже.

– А может, это даже что-то типа конца света? – продолжил перебирать варианты уже Рома.

– Не, Ром. Если тебя тошнило, то это точно не конец света. В конце света уже никого не будет тошнить. – сказала Марина.

На ходу сам собой открылся такой симптом Апокалипсиса. Ромка хмыкнул.

– О! У меня, оказывается, в кармане фонарик был, а я забыл! – обнаружил вдруг он. – Да будет свет!

Марина тем временем постучала в дверь:

– Вер, пойдём наверх. Постоишь с нами за компанию, пока шторм кончится.

– А он не кончится!

– Всё на свете когда-нибудь кончается, – сказала Марина…

– Мир ваш кончился, а шторм не кончится, – буркнула Вера.

– Пойдём с нами! – позвал через дверь и Рома.

– Нет, я здесь останусь! Здесь лучше умереть.

– Что делать, мам? – вопросительно посмотрел Рома.

– Идти пока на верхнюю палубу! – решительно сказала Марина, понимая, что паника заразительна, а трюм во время шторма опасен… для психического здоровья.

Ромка потом сознался, что в каюте чувствовал себя, как в лифте, везущем на нижний этаж океана. Все торопливо пошли наверх.

От качки то и дело натыкались на стены, как пьяные. Луч метался так, что казалось, Ромка фехтует световым мечом. Да, настоящий световой меч из "Звёздных войн". Бело-синеватый, он стукался о стенки коридора с бесчисленными закрытыми дверями. Что-то в этом длиннейшем коридоре было зловеще-величавое.

– Как в компьютерной игре! – не удержался от сравнения Ромка. – Щас монстры полезут.

Монстры лезть не спешили, но всё вокруг ревело, а фонарик по-прежнему оставался единственным источником света в вибрирующем "подземелье".

– Интересно, а "шторм" и "штурм" не от одного слова произошли?

Кирилл был не специалист в филологии – но порадовался, что Ромка и в опасности ничуть не утратил извечного любопытства.

– Исследователь! Профессор! – потормошил он брата за плечи ("Ой, хоть ты не тормоши – и так качка. Ты меня ещё больше раскачаешь" – полушутливо пропищал тот). – Если б тебя вели на казнь, ты б до последнего думал над проблемой: есть ли связь между "казнью" и "казной".

– А есть ли связь между "казнью" и "казной"?

– Е-есть!.. И шторма со штурмом, и казни с казной, и идиота с идеей.

– Ну, уж идиота с идеей вряд ли! – засмеялся Ромка.

– Почему! Где идея, там идиоты… которые её обязательно исказят.

– А между казнью и казной тогда – какая связь?

– Большая! Ты что: и то, и другое относится к власти! "Наказывать" – значит, "править": такой изначальный смысл. "Наказ" – это "закон". "Казна" – это то, чем власть владеет. "Казённый" – значит, принадлежащий власти.

– А "казнённый"? – переспросил Рома.

– А "казнённый"… значит, теперь уже то-очно не принадлежащий никакой власти! Отправленный в мир иной.

– Получается, казнь лишает казну людей! – сделал логичный вывод Рома. – Зачем же тогда царь казнит, если у него от этого меньше "казны"?

– Спросил бы у него сам в том сне?

– Так он бы мне ответил: "Казню, потому что я – царь"!

– Ну, вот видишь – ответил.

– Вот как раз он-то, по-моему, самый большой идиот! Самый главный!

Когда страшно, не важно, о чём говорить – лишь бы говорить.

– А вдруг этот ваш царь Веру там, без нас, казнит? – вмешался Саша. – А мы-то уж ладно… Чай не утопнем!

На средней палубе, куда наконец поднялись, в коридоре везде горел ровный свет. Но регулярные белые всполохи за стёклами были гораздо ярче его. Удивительный контраст внутреннего и внешнего. Похоже на космический корабль, проходящий сквозь метеорный поток.

Вся надежда – только на правый борт: может, хоть там виден берег. Но… глянули в окно – только молния выросла мёртвым кустом прямо из воды. Ослепила всех и отпечаталась на внутренней стороне век. Никакого берега. Нервный световой зигзаг, а за ним – ничего. Мёртвая магниевая вспышка в полной пустоте. Только пласт низкого неба и пласт воды бесконечно уходят в дым, сближаясь, как тиски. Пространство, как смоделированное в компьютере, из трёхмерного постепенно, но неуклонно становится двумерным. Скоро небесно-земные челюсти совсем сомкнутся и расплющат всех. Молнии, соединяя их заранее, уже предчувствуют это и бесятся от радости. Какие-то пьяные гиганты там и тут утробно и надсадно урчат в тучах, будто их неудержимо рвёт. Тоже от качки?

Может, всё-таки Небо и Земля раскачались – а не один только маленький теплоход? "И силы небесные поколеблются…"(1). Веришь и не веришь собственным глазам. Почему столько воды… и почему так темно!? Фосфорные угличские часы Кирилла (он всегда носил их в память о маме, когда-то бесконечно давно их подарившей) показывали 6 часов и 6 минут. Прямо как в "предсказании", о котором говорила Марина! Кирилл, признаться, оторопел… Что же эти зловеще светящиеся цифры означают? Кроме простого напоминания о "больном Лобачевском". Они означают две вещи. Две "вещи, во тьме преходящия", говоря языком псалмов.

Первое – не рассвело. Как бы ни были густы тучи, но ведь по-любому в шесть утра в летнюю пору – практически уже день-деньской. Пока же нет ни намёка на свет или полусвет, неизбежный даже во время самой сильной утренней грозы. Вспомнилось из Толкина: "На следующий день не рассвело". И всё. Лаконично и просто.

Второе. Отплыли от Череповца вчера в шесть вечера. Сколько ж мог занять путь по Рыбинскому водохранилищу!? Оно, конечно, огромное, но всё же не до такой степени, чтоб плыть по нему ровно полсуток и до сих пор так и не приблизиться к противоположному берегу! По расписанию, ещё в 4.00 должна быть короткая техническая стоянка в порту, носящем символичное название Волга, а за ним начинается уже обычное волжское русло, совсем не похожее на море! Неужто и вправду весь мир затопило? Правда оказалась хуже вечерних фантазий?.. И бесстрастные корабельные часы на стене пунктуально подтверждают, что сейчас шесть…

(1). Лк. 21, 26

7. Битва в небе и на земле

Смотри, Господи: крепости от крепости – страх.

Мы, Господи, дети у Тебя в руках.

Научи нас видеть Тебя за каждой бедой.

Прими, Господи, этот хлеб и вино,

Смотри, Господи, вот мы уходим на дно…

Научи нас дышать под водой.

Б. Гребенщиков

Кто-то упорно дёргал и терзал пергаментный лист неба, усиленно и с треском отрывая от него какую-то печать, которая всё не хотела отрываться. Небо колыхалось и дёргалось.

Носовой салон был единственным на средней палубе, где не горел свет. В таинственной темноте он казался какой-то старинной астрономической обсерваторией. Его широкая стеклянная дуга позволяла обозревать весь плывущий навстречу горизонт, на 180 градусов. В свете молний как-то совсем