завизжали многомиллионными толпами. Словно в переполненном радиоэфире, врывались в слух Ромки отдельные голоса:

– Ловите-ловите звезду! сейчас она откроет колодец и тогда нам всем вообще звездец!

– Поздно, Вася, ловить, когда сам уже пойман!

– "Кто ведёт в плен, тот сам пойдёт в плен".

Ромке вдруг отчаянно захотелось помочь им всем. Да, они, конечно, сумасшедшие – но ведь не сумасшедших-то в мире больше нет! Значит, только сумасшедших тут и можно спасти.

Белая горячка в масштабах Земли! Если нет ни одного вменяемого человека на планете, то кто же тогда может уцелеть?

– Да! как думает Бог, мы – сумасшедшие. Но как думаем мы, сумасшедший – Он. И Его надо лечить! Лечить Его надо!.. – кричал кто-то.

И, звёзды, казалось, падали с небес специально, чтобы лучше его слышать.

– Звёздочка-звёздочка, а почему у тебя такие большие зубы?

– Да потому, что вы же меня и придумали! Сначала 70 лет мне кланялись, а потом я вам вдруг ка-ак поклонилась да ка-ак упала да как вас всех звезданула! Если живёте под звездой, будьте готовы, что она на вас упадёт.

– Всегда готовы! – откликнулась толпа.

– Ой, что-то мы какие-то совсем сумасшедшие! Мы и видим – сумасшедшее, и говорим – сумасшедшее, и делаем – сумасшедшее! Да! Бога надо лечить… Лечить Его надо!!!

Ромке вспомнилась оригинальная надпись в метро: "Путь мусора до урны проходит через наше сознание". Всё понятно: мусор попадает в сознание, засоряет его, а потом каким-то образом (видимо, через какашки дел) выходит в урну.

Нет, совсем-совсем сумасшедших уже не спасти! Страшно, когда спасать некого. Ты, вроде, подходишь к человеку, а у него внутри вместо мозгов – звезда. Нет человека – нет проблем!

А в воздухе, тем временем, появились какие-то огромные гигантские светлячки – прыгучие и хищные. И такие же золотые, как звёзды. Люди вопили от их наскоков, как будто от каждого их ударяло током.

"И сказано было ей, чтобы не делала вреда траве земной, и никакой зелени, и никакому дереву, а только одним людям, которые не имеют печати Божией на челах своих. И дано ей не убивать их, а только мучить пять месяцев; и мучение от неё подобно мучению от скорпиона, когда ужалит человека. В те дни люди будут искать смерти, но не найдут её; пожелают умереть, но смерть убежит от них".

Да, от белочки люди часто хотят умереть, видя в том единственный выход.

Белочка-саранча, саранча-белочка-звёздочка… Всё скачет!

Может, потому Апокалипсис и писан так "бредово", что к моменту исполнения пророчества бред будет единственным способом восприятия мира у оставшихся людей? Страшны не саранча и не всадники, а те, для кого они станут единственной реальностью.

"Но почему же они, хотя б видя все эти ужасы, не покаялись?"

Да как можно покаяться в состоянии тяжкого бреда! Мы же долго-долго, из поколения в поколение, все до единого "лечились" у Верховного Психиатра. Лечились и долечились.

"А почему же мир так шатается? Почему?.. А, понятно – вся природа тоже опьянела вместе с людьми!" – подумал "Ромка" и проснулся.

Да, во сне он был Ромкой из Марининой повести. Наяву оказалось, что он – Кирилл.

6. Зов глубины

Надо собираться в путешествие иное:

уже не по водам, а по воздуху…

свт. Игнатий Брянчанинов

(в одном из последних писем)

Пробуждение ничего не изменило. Мир продолжал качаться и крениться. Его сила притяжения стала не прямой, а диагональной. Он притягивал Кирилла то в одну, то в другую сторону. Его линия горизонта разболталась. Его цвет стал мертво-фиолетовым, какого не бывает ни ночью, ни днём, ни на границе нормальных ночи и дня. Открыв глаза ему навстречу, Кирилл спросонья словно ослеп – всё видел и в то же время ничего не видел и не понимал. Это был именно свет, переполняющий всё, но он не грел и не радовал, а парализовывал весь мир в одном тревожном миге. Холодное сканирующее сияние, подобное той фигуре Псевдохриста. Только сейчас всё было несомненно наяву!

И звуковой фон мира изменился до неузнаваемости, закладывая уши предельным по децибелльной шкале упругим дрожанием, которое даже не назовёшь грохотом, поскольку в произведённой им почти осязаемой всеобщей глухоте его самого тоже не слышно. Казалось, это он убил собой мир и погиб сам: в нём взорвалось время, пространство, свет, звук, сила притяжения и все земные оси-опоры. И под это звуко-беззвучное сопровождение Кирилл, к ужасу, полетел куда-то вперёд головой, не чувствуя ни верха, ни низа. Слепящая пасть раскрылась возле падающего пьяного мира.

Лишь через несколько секунд Кирилл начал понимать, что взлетающий и опадающий в иллюминаторе волосок горизонта – пока что не крен Вселенной, а лишь крен корабля. Но корабль-то где… в океане!? Ни следов суши. За стеклом – только стык свинцовой воды и мигающего неба. Сколько ещё небо намерено мигать и швырять нас своим объёмным светом вверх и вниз? И фотографировать со вспышкой – для Страшного Суда.

Фантастический свет при пробуждении оказался долгой-долгой молнией – нескольких десятков молний, слившихся в одну. Как бы низверженный Змей кувыркался в воздухе, отчаянно не желая падать сразу. Цеплялся всеми извивами за воздух. И небо отравилось, как ядом, его мёртвым светом. И Кирилл чуть не отравился.

Внизу послышался шорох быстро встающего с койки Ромы.

– Не бойся, Ром, это шторм! – брякнул Кирилл спросонья и тут же сам подумал: "Ничего себе – успокоил".

А гром голосил всё сильнее. Как грохот Балрога в Мории: "Р-Р-О-К". Да, пора уносить ноги… если б было куда их унести с корабля.

"У речных кораблей, в отличие от морских, устойчивость так себе: волны под два метра для них уже вполне критичны (только Ромке это говорить не надо!). На реках таких волн не бывает, а вот на крупных водохранилищах – ещё как! А Рыбинское – уж куда крупней: километров полтораста в длину и 70, если не больше, в ширину. Да уж, попали мы в переплёт! Ну… Бог даст, выживем, судьбу "Булгарии" не повторим!"

– Ты сам-то тоже не бойся: я тут на всякий случай всё предусмотрел! – как будто услышав его мысли, сказал Ромка.

У койки на полу лежали… спасательные жилеты.

Кирилл рассмеялся, хоть ему и стало слегка не по себе!. Приготовил! Проснулся раньше всех и приготовил.

– Куда эт` ты намылился, Ром? За борт нам пока ещё рано! – Кирилл соскочил с верхней полки. Слишком уж тошнотворно вверху качало – думал, хоть стоя будет не так. Тут как раз занесло особенно сильно, и он, слезая, едва не грохнулся.