По мнению французских наблюдателей, имевших возможность следить за ходом войны собственными глазами и высказывавших уравновешенные суждения, результат боя за Бон-ла-Роланд обескураживал. Все надежды, основывавшиеся на легендах 1793 года и на триумфе Кульмье, рассыпались в прах. Было очевидно, что ни численностью, ни отвагой солдат и офицеров не одолеть дисциплинированные и способные противопоставить неприятелю огневую мощь, да еще вдобавок ушедшие в глухую оборону немецкие войска. Но Фрейсине не унывал. Отказ великого герцога Мекленбургского от наступления на юго-запад рассматривался в Туре как прямой результат натиска на немецкий левый фланг, таким образом, бой мог считаться стратегическим успехом, но еще более важным было воздействие донесения, прибывшего в Тур 30 ноября, в котором сообщалось о долгожданной попытке прорыва гарнизона Парижа. Прибывшее из Парижа на воздушном шаре донесение принесло весть о том, что операция начнется 29 ноября. Если верить этому сообщению – а ему вполне можно было верить, – сражение продолжалось уже сутки, и нельзя было терять ни минуты. Фрейсине помчался в Орлеан, где приказал д’Орелю де Паладину подготовиться к наступлению, как только из Парижа поступят более конкретные сведения. 17-й корпус оставался для обороны Орлеана, 15-й и 16-й корпуса должны были наступать на Питивье с запада, 18-й и 20-й корпуса – с востока, а затем победоносная армия численностью в 170 000 человек должна была ударить по лесу Фонтенбло и соединиться там со своими боевыми товарищами из Парижа.

Даже если французские войска и были в состоянии дать бой, подобное наступление тонкой линией соединений и частей, растянувшихся и не имевших резерва, сулило мало успеха. На самом деле они не были в состоянии перейти в наступление. 20-й корпус застыл в неподвижности из-за отсутствия обмундирования и лагерного снаряжения, и Круза упрашивал Фрейсине: «Разрешите мне встать на отдых на несколько дней с тем, чтобы прийти в себя. Боевой дух моих людей высок, но слишком многого им не хватает для этой холодной и сырой погоды». Фрейсине это не убедило. «Мне кажется, – писал он, – вы легко теряете уверенность в себе… Если и дальше я не смогу поручиться за этот корпус, вынужден буду считать лично вас ответственным за это, и вам предстоит отчитаться перед правительством за все последствия, которые может возыметь такая ситуация». И чтобы уж совсем унизить Круза, его подчинили Бийо, действующему командующему 18-м корпусом, на которого жаловался Круза за неспособность Бийо оказать ему действенную помощь под Бон-ла-Роландом.

Не все было безупречно и на левом фланге. Поспешный отход де Сони из Шатодёна 26 ноября обнажил тыл войск Шанзи для атак с запада, и только стойкость «вольных стрелков» Липовски в Барнзе на реке Кони позволила ему перестроиться для обороны от сил великого герцога Мекленбургского. Переброска на восток на Питивье, которую теперь от него потребовали, включала марш, минуя фланг сил великого герцога Мекленбургского, а под весьма активным командованием Штоша войска великого герцога Мекленбургского вернули себе былую способность к агрессивным и сплоченным атакам. Прежде чем де Сони смог двинуться в восточном направлении для взаимодействия с Пальером, Шанзи предстояло атаковать в северном направлении для устранения прямой угрозы его флангу, и 1 декабря он с этой целью перешел в наступление.

Дожди прекратились, сменившись легким морозом, – во благо артиллеристам и возницам, которым в последнее время приходилось голыми руками вытаскивать орудия и повозки из потоков грязи. Мороз явно содействовал и немецким войскам, находчивые и инициативные интенданты которых получили возможность беспрепятственно распределять захваченные на фермах запасы провианта и фуража, в то время как французские генералы, упрямо цеплявшиеся за африканские традиции, возили припасы за собой и держали их в совершенно непригодных для хранения палатках своих наспех развернутых биваков. Один только Шанзи отказался от этой порочной практики и стал подыскивать места для хранения припасов. И его сытые войска уже к 1 декабря по чуть припорошенным первым снежком и скованных морозом полям сумели вплотную продвинуться к позициям немцев. Им противостояли баварцы, рассеявшиеся среди редких деревень на равнине западнее Артене и оказавшиеся неспособными дать мало-мальски серьезный отпор. Французская артиллерия обеспечивала прицельный огонь, а их пехотинцы – стремительное наступление. Баварцы оставляли одну линию обороны за другой, пока не очутились на окруженной стеной ферме в Вийепоне, ставшей их опорным пунктом, где они получили возможность сосредоточить силы и где Штош организовал надежную оборону с тыла. Но французы были вдохновлены, а баварцы, напротив, запаниковали, и уже с наступлением темноты командир головной дивизии 16-го корпуса Шанзи, адмирал Жорегиберри окружили ферму и, проломив стены, сокрушил силы оборонявших ее немцев. Это стало второй по счету победой Луарской армии и, как впоследствии оказалось, последней.

В тот же вечер Шанзи направил вышестоящему командованию восторженный отчет о бое, в котором превозносил до небес успехи своих войск. Для Гамбетты это стало кульминационным моментом этого дня добрых вестей. Он уже получил из Парижа еще одно послание, как и предыдущее, доставленное ему тоже на воздушном шаре и тоже в восторженных тонах описывавшее итоги первого дня прорыва кольца окружения противника в Шампиньи. В донесении указывалось, что селение Эпине взято – Эпине-сюр-Сен, то есть то, что было захвачено в ходе отвлекающей атаки севернее Сен-Дени. Но в Туре его приняли за другой населенный пункт со схожим названием – за Эпине-сюр-Орж, селение километрах в шестнадцати южнее Парижа в глубоком тылу немцев, и овладение ею могло лишь означать, что Трошю сумел прорваться. 2 декабря Гамбетта сочинил проникнутое лиризмом, но весьма неблагоразумное в аспекте политическом воззвание.

«Гений Франции, пока что скрытно, снова заявляет о себе! [писал он.] Отныне пруссаки поймут, в чем разница между деспотом, сражающимся ради удовлетворения собственных прихотей, и «народом с оружием в руках», не желающим погибнуть… Франция и весь мир никогда не забудут о том, что Париж первым подал пример этой политики и тем самым закрепил ее моральное превосходство, храня верность героическому духу революции. Да здравствует Париж! Да здравствует Франция! Да здравствует единая республика!»

Трудно было бы отыскать способ глубже задеть чувства офицеров, все еще стоявших у руля во французской армии, в основном католиков и выходцев из богатых провинций, где преобладали роялисты. Собственно, именно из этих провинций армия Франции и черпала силу. Лишь полная и окончательная победа смогла бы послужить неким оправданием подобного рода высказываниями, но вот только победы не было, да и быть не могло.

Это стало кульминационным моментом «народной войны» во Франции. Событиям следующих двух дней предстояло расстроить планы Гамбетты не только на Сене, где Трошю оставил безнадежные попытки прорваться через немецкие линии, но и на Луаре, где слишком уж оптимистичные ожидания, порожденные Кульмье и Вийепоном, также рухнули. Шанзи пострадал первым. На первый взгляд 2 декабря после очень холодной ночи Шанзи направил войска из Вийепона для атаки главных позиций великого герцога Мекленбургского, протянувшиеся от участка севернее деревни Линьи до шато Гури и через деревни Лумо, Баньо и Попри до дороги на Шартр. Необозримые, покрытые снегом поля, лишенные всякого прикрытия и отлого спускавшиеся от Гури, поставили атакующих в невыгодное положение, хотя на первых порах им сопутствовал успех. Немцы, сами готовившиеся атаковать, оказались захваченными врасплох. Баварцы только и успели занять Гури, и 17-я дивизия по пути в Лумо вынуждена была отбивать атаки противника на своем оголившемся левом фланге. На левом фланге французов натиск дивизии Жорегиберри оттеснил баварцев еще дальше, и огонь французских винтовок Шаспо сводил на нет все попытки немцев контратаковать, но гарнизон Гури держался до тех пор, пока пруссаки 17-й и 22-й дивизий не вернули Лумо и не нанесли удар с фланга французам, атаковавшим шато Гури, обратив их в паническое бегство. Одновременно с этим немецкая кавалерия опасно обходила левый фланг корпуса Шанзи. С угрозой на обоих флангах и с изрядно снизившимся боевым духом 16-й корпус стал отходить к деревне Линьи, и постепенно стала заявлять о себе более высокая боевая подготовка немцев. В принципе, французы смогли бы огнем винтовок Шаспо отогнать немцев, но, поскольку противник оттеснил их самих от Гури, это им не удалось. Французские войска устали, ими плохо управляли, они были деморализованы. Все больше и больше их солдат постепенно направлялось в тыл, а потом и целые полки устремились назад к Орлеану. В результате яростных атак немцы смогли вернуть себе Линьи и отогнать французов к их исходным рубежам в Вийепоне, а там прибывшее подкрепление из частей 17-го корпуса де Сони дало возможность перейти к обороне. Сам де Сони, действуя скорее как командир полка, которым он и был, но не как командующий корпусом, о чем ему не следовало бы забывать, попытался с авангардом из нескольких сотен зуавов провести последнюю перед наступлением темноты контратаку Линьи, но располагавшие резервами немцы оказали сопротивление, и под их огнем атака захлебнулась, а сам де Сони вынужден был отступить, оставив на поле боя свыше половины личного состава и сам получив в этом бою тяжелое ранение.