И все же было что-то в самой природе этой войны, что убеждало в том, что всякий мир хрупок и недолговечен. В отличие от побед Наполеона I успехи Мольтке не были плодом усилий блистательного полководческого гения – ни его самого, ни его генералитета. Ни по части маневренности, ни по части тактики, которая за редким исключением являла собой пример губительной неповоротливости, ни стратегии выбора направлений, которая большей частью являлась результатом элементарной и присущей отнюдь не гениям здравого смысла проработки. Отсутствовало у немецкой стороны и какое бы то ни было существенное техническое превосходство: французские винтовки Шаспо и митральезы и германские крупповские стальные артиллерийские орудия, заряжающиеся с казенной части, вероятно, в определенной степени уравновешивали друг друга. Победы немцев, и это общепринятый факт, объяснялись великолепным управлением, строжайшей организованностью и действительно глубокими познаниями в военном деле, но, по крайней мере, на начальных стадиях войны, еще и более качественным человеческим материалом. Именно эти качества и обеспечат Германии победы в будущих войнах. Относительно малочисленная, всецело поглощенная собой и своими проблемами профессиональная армия, куда острее осознававшая свой социальный статус, нежели профессионализм, уже не являлась эффективной формой военной организации, и любая континентальная держава, стремившаяся избежать уничтожения, быстрого и окончательного, подобного тому, что настигло Вторую империю Наполеона III, должна была действовать по немецкому образцу и создать «народ с оружием в руках» – страну, все население которой не только подлежало военной подготовке, но могло быть в считаные дни мобилизовано, вооружено и сосредоточено у границ. Последовавшая в Европе революция в военном деле отразилась в сферах, выходивших далеко за рамки чисто военных.

Именно эта врожденная военная ненадежность, а не один лишь фактор Эльзаса и Лотарингии, и сделала наступивший с подписанием Франкфуртского соглашения мир столь хрупким, невзирая на все попытки Бисмарка поддержать его. Европейским державам пришлось избрать путь немедленной милитаризации и все чаще и чаще задумываться, в отличие от новорожденной и успевшей записать себя в победительницы Германской империи. Поколению, на глазах которого слабая, разоренная бесконечными междоусобицами страна превратилась в мощную державу исключительно благодаря своей военной мощи, легко было определить приоритеты и осознать, что именно военная мощь должна стать главенствующим фактором самосохранения нации, а каста военных, впоследствии, – главенствовать в обществе. Было слишком легко оставить без внимания просчеты и проблемы, сопутствовавшие победам немцев, богиню удачи, по милости которой они свершились, и политическое трезвомыслие, позволившее извлечь из них пользу. И было бы слишком легко уверовать в то, что одним только сохранением и наращиванием военной мощи новая Германская империя, страна с великолепными и бережно хранимыми культурными традициями, страна, которой есть что предъявить миру и в области науки, коммерции и промышленности, перейдет на язык пушек в общении со своими соседями и недругами. Для этого поколения война 1870–1871 годов была героической эпохой, деяния тех дней достойны памяти, восхищения и, в случае нужды, не грех их и повторить. Именно эта риторика и определяла способ изложения событий популярными историками, невзирая на воистину академические и пронизанные самокритикой монографии, вышедшие из-под пера самих военных спустя десятилетие после завершения войны, в которых сохранены и приумножены лучшие традиции образованности и эрудиции, возвышающиеся над возобладавшей в исторической науке пустой трескотней, передергиванием фактов и романтизированной мечтательностью с явно милитаристским душком. Немецким историкам предстояло впоследствии осознать в полной мере значение той войны: то, как в ее ходе появилась на свет та самая «зловещая проблема современной национальной войны, породившей, в свою очередь, самые страшные из катастроф нашей эпохи, и в пропасть которой мы вот уже дважды в XX веке низвергались»[52]. Именно это и превращает Франко-прусскую войну в событие, по своей значимости выходящее далеко за рамки чисто военно-исторических исследований, да и вообще исторических исследований событий в Европе XIX века. Великолепная и заслуженная победа Германии явилась, в глубоком и непредсказуемом смысле, бедствием как для нее самой, так и для остального мира.