Демарш Бисмарка 18 января возымел действие едва ли не мгновенно. Два дня спустя, вечером 20 января, Трошю направил свой запрос о перемирии с целью предать земле погибших в сражении у Бузенваля. Кайзер сразу же переслал запрос не Мольтке, а Бисмарку, и тот хмуро отказал. Резкость отказа, неспособность воспользоваться в своих интересах тем, что обычно считалось в Версале началом конца, по-видимому, настолько претило желанию Бисмарка возобновить мирные переговоры, что объяснение, конечно же, следует искать в отношении Бисмарка к ранним обменам посланиями между Мольтке и Трошю. В этом жесте он, вероятно, узрел еще одно свидетельство стремления к переговорам, которое, как он полагал, военные проводят тайком за его спиной, и неудивительно, что Бисмарк не замедлил воспользоваться в своих интересах вновь обретенным статусом, чтобы поставить на них крест. В любом случае Бисмарк был убежден, что после поражения в Бузенвале капитуляция не за горами, тогда и мирные инициативы имперской стороны можно будет рассмотреть серьезно. Клеман Дювернуа должен был прибыть с минуты на минуту. Но не прибыл: упрямство группы эмигрантов в Брюсселе с ног на голову перевернуло его график работы, и прежде чем он был готов к переговорам с Бисмарком, в Версаль явился Жюль Фавр.

Фавр прибыл в главную ставку немцев поздним вечером 23 января. Его поездке предшествовал день бурных дебатов – правительство в Париже было занято обсуждением, должен ли он провести переговоры относительно перемирия только для крепости Парижа или же для всей Франции. Вопрос оставили открытым: ему было дано указание лишь нащупать, какие условия могут быть предложены, и ни в коем случае не давать понять, в каком ужасающем состоянии находится снабжение города. Сам Фавр надеялся хотя бы обеспечить возможность проведения свободных выборов Национального собрания для решения вопроса войны и мира, о том, что в Париж не будут введены прусские войска, о том, что гарнизон города не будет угнан в плен в Германию, и о том, чтобы не спровоцировать в стране гражданскую войну попытками разоружить национальную гвардию. В случае неприемлемости для немцев перечисленных условий он был готов пригрозить возобновлением боевых действий и в конечном счете полной капитуляцией, которая вынудит немцев в полной мере взять на себя ответственность за гражданское управление Парижем.

У Бисмарка имелись куда более широкие возможности для блефа, чем у Фавра. Как и на переговорах в Ферьере, он мог заявить, что ведет переговоры с императрицей (что было не столь далеким от истины), которая одна представляет законную власть в стране, наделяющую ее правом созыва Законодательного корпуса. Проект Фавра свободного избрания ассамблеи Бисмарк объявил бы неосуществимым: под диктаторским республиканизмом Гамбетты выборы не могут считаться свободными. Но Бисмарк был готов в общих чертах обсудить условия для Парижа. Он согласился, что гарнизон незачем препровождать в Германию в статусе военнопленных, где их присутствие было бы связано с рядом проблем, он полагал, что, хотя мнение в германской армии и в самой Германии склоняется к триумфальному входу в поверженную столицу, масштабы этого мероприятия вполне могут быть сведены к минимуму, а что же касалось разоружения национальной гвардии, то Бисмарк предложил оставить оружие только наиболее политически надежным частям. Контраст между выдвинутыми канцлером условиями и драконовскими требованиями Мольтке говорил сам за себя. К концу первого вечернего обсуждения было очевидно, что возможность достичь согласия вполне реальна. Бисмарк, выходя из зала, где они с Фавром беседовали с глазу на глаз, ни словом не обмолвился с собравшимися здесь людьми, сгоравшими от любопытства и жаждущими подробностей, но зато насвистывал охотничий сигнал, означавший, что, дескать, травля зверя завершена.

На следующий день, 24 января, оба переговорщика уже действовали в открытую. Клемана Дювернуа все еще не было, и Бисмарк согласился не вступать в переговоры с императрицей в случае достижения соглашения с правительством национальной обороны. В ответ Фавр согласился подписать перемирие, распространявшееся на всю территорию Франции, и гарантировать, что делегации не будет позволено ни при каких условиях это перемирие нарушать. Оставался нерешенным лишь вопрос о разоружении национальной гвардии, и Бисмарк, выслушав убедительную аргументацию Фавра о том, что этот шаг на самом деле приведет к гражданской войне, вынужден был в конце концов уступить. Что же касалось прочего, правительство в Париже не без оснований приняло условия Бисмарка как inesperees («непредвиденные»). Благодаря дипломатичности и сдержанности канцлера честь города и оборонявших его войск не была задета. И 25 января Фавр был наделен полномочиями поставить свою подпись под договором о трехнедельном перемирии, позволившем национальному собранию встретиться в Бордо и наконец решить вопрос войны и мира.

До сих пор Бисмарк проводил переговоры в одиночку. Но теперь возникла необходимость привлечь и представителей вооруженных сил для утряски всех неизбежно возникающих деталей перемирия. Крайне неудачным было то, что переговоры совпали с критическими разногласиями между гражданскими и военными властями, и Бисмарк сыпал соль на рану своим поверженным противникам, настояв на том, чтобы соглашение с французами оформлять не как капитуляцию, что свидетельствовало бы о сдаче, а как некое соглашение о мирном урегулировании, предполагавшем бы паритет сторон. Мольтке стал присутствовать на конференциях с 26 января, на следующий день после того, как кайзер поставил его на место. Французские переговорщики отметили, не осознавая причины, неприятный контраст между мрачным, строгим и неулыбчивым Мольтке и любезным и обходительным Бисмарком. Бисмарк в открытую критиковал позицию Мольтке как вульгарную, мелочную и нереалистичную. Но у французов было по горло проблем с собственными военными представителями. Данная Трошю клятва никогда ни при каких условиях не сдаваться лишала его возможности взять на себя ответственность за ведение переговоров о сдаче, а Дюкро никогда не простил Вильгельма I за то, что тот демонстративно нарушил данное после Седана обещание при освобождении из плена. Поэтому Фавр в качестве сопровождавшего его представителя военных отыскал генерала де Бофор д’Отпуля (известного по действиям в Ливане в 1860 году), проявившего себя абсолютно никудышным переговорщиком. Французы приписали его своеобразное поведение благородному смирению, не склонные же к политесу немцы без обиняков заявили, что генерал был просто пьян. На следующий же день его заменили другим – начальником штаба Винуа генералом де Вальданом, который и подписал 28 января перемирие.

Перемирие немедленно вступало в силу в Париже – на самом же деле по инициативе Бисмарка артиллерийский обстрел был прекращен еще двумя днями ранее – и трое суток спустя на остальной территории Франции. Срок перемирия был установлен до 19 февраля, этого времени должно было хватить ассамблее для проведения свободных выборов и встречи в Бордо, где предстояло обсудить вопрос о том, продолжать ли войну или заключить мир и на каких условиях. Между тем Париж обязали выплатить военную контрибуцию в размере 200 миллионов франков. Французы должны были сдать все свои форты по периметру города и демонтировать вооружение на их стенах, но территория между фортами считалась нейтральной. Ввод германских войск в Париж не предусматривался. Немцы предоставляли все средства для быстрого восстановления снабжения города. 12 000 солдат и офицеров парижского гарнизона сохраняли оружие в минимальном количестве, достаточном для наведения порядка, на чем и настаивал Фавр. Остальное оружие подлежало сдаче и оставалось в Париже до истечения срока перемирия. В случае, если мир все же не будет подписан, гарнизон Парижа подлежал пленению.