На подмогу Трошю прибыл один полезный союзник – вездесущий генерал Дюкро, успешно избежавший плена во время хаоса, сопутствовавшего эвакуации армии Мак-Маго-на из Седана в Германию. Трошю доверил ему командование дислоцированными в городе двумя корпусами регулярной армии, что было воспринято их прежними командующими как оскорбление. Винуа был на 10 лет старше Дюкро и не скрывал раздражения при каждом удобном случае, что еще сильнее усложняло структуру командования, и без того достаточно сложную. Дюкро и Трошю имели много общего. Оба задолго предвидели и пророчили катастрофу, и оба понимали тщетность операций, которые обязались провести. Но если Трошю ради того, чтобы избежать бессмысленного кровопролития, стремился свести операции к минимуму, удержавшись при этом между оказываемым на него политическим давлением и возможным национальным позором, и пытался вовлечь немцев в бессмысленное и гибельное плутание в лабиринте парижских улочек, то Дюкро, человек горячий, стремившийся отомстить немцам за все те невзгоды, через которые ему довелось пройти, был полон решимости атаковать их, даже балансируя при этом на грани человеческих возможностей. В частности, сдать без боя редут Шатильон, уверенно доминировавший над южными фортами Парижа, представлялось ему в военном отношении чистейшим безумием. В конце концов, если Трошю, несмотря на присущий ему фанатизм ревностного католика, с недовольством принял революцию как неизбежную участь Франции и принадлежал к военным, готовым обрушить карающий меч на чью угодно голову в защиту какого угодно режима, Дюкро был сторонником жесткого курса, человеком декабря (2 декабря 1851 года Луи Бонапарт, племянник Наполеона I и президент Франции, совершил госпереворот, а через год, 2 декабря 1852 года, провозгласил себя императором Наполеоном III), страсть которого к порядку бунтовала против левацких идей и устремлений. Будучи во главе республиканского правительства, Трошю вынужден был проявлять сдержанность в отношении умеренных левых из уважения к их лидерам. Как мэр Парижа, он чувствовал себя обязанным предотвратить гражданскую войну, умеряя, насколько возможно, пыл левых экстремистов. Такого рода зигзаги претили ему. Если Трошю стремился оттянуть угрожавшую Парижу военную и политическую катастрофу, то Дюкро предпочитал очертя голову нестись ей навстречу, жаждя либо героической победы, либо почетного поражения. Но ни один из них и не мыслил сознательно сдаться на милость угрожавшему нации противнику ради избежания опасности, грозившей Франции изнутри. Политические раздоры носили локальный характер: Дюкро, Трошю, Рошфор и Делеклюз искренне стремились к национальному единству, способному отбросить наступавшего на Париж с востока и северо-востока врага.

Мольтке издал приказы на окружение Парижа из Шато-Тьерри 15 сентября, а 17 сентября обе немецкие армии приступили к окружению. Кронпринц Саксонии, не встретив сопротивления, сосредоточил силы против северных фортов Парижа, составив таким образом северную часть клещей, грозивших городу, а вот для кронпринца Пруссии окружение столицы Франции с юго-востока обернулось серьезными проблемами. 17 сентября его авангард, двигавшийся на запад к Сене, у Вильнёв-Сен-Жоржа вынужден был вступить в бой с крупными силами 13-го корпуса Винуа, который в последнюю минуту все же выступил с целью захвата складских припасов, и немцы встретили маневр французов интенсивным артиллерийским огнем. На следующий день, в то время как кавалерия выдвинулась на разведку к Версалю – мэр которого, исходивший из соображений сохранить лицо и в то же время не утратить здравомыслие, не желал сдавать город, разве что значительно превосходящему по численности врагу, – прусские пехотинцы оказались втянуты в эпизодические, но достаточно неприятные перестрелки с французскими заставами к югу от города, а 19 сентября – и в самое настоящее масштабное сражение. Дюкро убедил Трошю, что необходимо хотя бы попытаться защитить высоты Шатильон, и направил 14-й корпус на участок между Мёдоном и Шатильоном, поставив ему задачу обороняться всеми имеющимися средствами. Линия их застав, угрожавшая направлению наступления немцев от Сены на Версаль, все же позволила врагу спокойно пройти мимо, и подобного Дюкро уже не мог перенести. С неуверенного одобрения Трошю он ранним утром 19 сентября отправил своих солдат в наступление на дорогу на Версаль. Дюкро рассчитывал, что эта порученная им локальная операция им под силу, однако ошибся. Французские войска были слишком неопытны, для успешного развертывания им недоставало офицеров; они наступали на юг в густом тумане сплоченными колоннами, представлявшими собой отличную цель для немецкой артиллерии. Артиллерийский огонь остановил их, правое крыло рухнуло и через леса устремилось к Мёдону, оглашая пригород воплями «Нас предали!». Остальные части корпуса бросились кто куда, и Дюкро сумел собрать лишь горстку частей и батарей, чтобы все же попытаться устоять за стенами редута

Шатильон, усилить то, над чем всю минувшую ночь трудились саперы. Но даже эту позицию оказалось практически невозможно оборонять: вода сюда поступала из укреплений у Шуази-ле-Руа, а солдаты Дюкро в панике, которая всегда сопутствует отступлению, привели в негодность все установки днем ранее, чтобы они не достались немцам. Дюкро во второй половине дня оставил позиции, и его гарнизон последовал за остатками армии вниз по склонам к Парижу, оставляя за собой обильные трофеи для немцев – снаряжение, оружие и т. д. К вечеру немецкие дозоры заняли весь край плато и с удивлением взирали вниз на море домов у своих ног: Париж, король Европы, современный Вавилон, по-видимому, все-таки был у них в руках.

Так началась осада Парижа. 17 сентября немцы перерезали железную дорогу на Орлеан, а 20 сентября конные дозоры обеих немецких армий соединились под Сен-Жермен-ан-Ле, блокировав последний путь на запад. Отныне для связи с внешним миром город зависел от двух не совсем привычных каналов. Во-первых – от реки. С соблюдением всех мер секретности по дну Сены проложили кабель. О его существовании знали лишь несколько членов правительства и чиновники Postes et Telegraphes. До 23 сентября кабелем не пользовались, затем он функционировал без перебоев всего сутки. На следующий день он оказался серьезно поврежден, а 27 сентября немцы подняли его из-под воды, но, так и не сумев расшифровать перехваченные телеграммы, просто-напросто перерубили его. Другой остроумный замысел – отправлять сообщения по воде Сены в полых цинковых шарах, которые адресат улавливал с помощью сетей, – также не удался. Его стали использовать практически лишь в начале зимы, но сети были почти сразу же унесены плавучими льдинами. Парижане, таким образом, впали в полную зависимость от еще одного весьма оригинального проекта – от воздушных шаров.

Воздушные шары на войне уже не были в диковинку. В ходе революционных войн Комитет общественной безопасности, продемонстрировавший недюжинную находчивость при постановке науки на службу военной машине, стал достойным подражания прецедентом для правительства национальной обороны, который вовсю их использовал как для наблюдения, так и для связи. Однако Наполеон I отнесся к ним с полнейшим равнодушием, и вскоре их перестали использовать в армиях Европы. Но к 1870 году с появлением получаемого из каменного угля газа воздушные шары стали более доступным средством, чем за 80 лет до описываемых событий, и в первые годы войны энтузиаст-изобретатель М. Годар сумел обратить на это внимание Военного министерства. Лебёф почти не удостоил их внимания, а Паликао, напротив, заинтересовался. После экспериментов с привязными аэростатами один решительно настроенный воздухоплаватель из Монмартра, поднявшись 23 сентября на высоту в 3000 метров над кольцом окружения, три часа спустя благополучно приземлился на расстоянии 105 километров в районе Эвре. После еще трех экспериментальных полетов с Годаром был заключен контракт об использовании его аэростатов, в первую очередь для отправки почты. Обратные же послания доставлялись почтовыми голубями. 26 сентября заработала регулярная почтовая служба, аэростаты отправлялись два-три раза в неделю. В целях облегчения тиражирования внутренних сообщений использовали фотографию. Все предназначенные для отправки почтовыми голубями сообщения в централизованном порядке собирались в Туре, там перепечатывались колонками, как газеты, и уменьшались до микроскопических размеров. Почтовые переводы обрабатывались таким же образом, как Moniteur Universel, и в результате 30 000 сообщений можно было отправить с помощью одного-единственного голубя. Что касается внешних сообщений, то их общим весом в 10 675 килограммов отправили из Парижа на 65 аэростатах. Кроме того, воздушным путем было отправлено 164 пассажира, 381 почтовый голубь и 5 собак. Однако подобный способ был ненадежен. Голуби терялись, а вместе с ними тысячи сообщений. Аэростаты ветер отгонял к морю или же они оказывались в руках немцев с массой ценных сведений о боевом духе парижан. Но в целом город сохранял достаточно устойчивый контакт с внешним миром, и этот контакт в немалой степени способствовал тому, что парижане, после того как улегся первый шок, не впали в отчаяние.