Некритичный оптимизм, с которым овладение Ле-Бурже было встречено в Париже, сменился шоком от его потери. Всю вину за это возложили на Трошю – мол, он так и не сумел подтянуть затребованное подкрепление, и Бельмар не предпринял ничего, чтобы эту версию развития событий опровергнуть. Но падение Ле-Бурже было лишь одной из причин того, что смятение парижан достигло кульминационной точки. Уже циркулировали слухи о том, что Базен якобы начал переговоры относительно сдачи Меца. О капитуляции сообщило по крайней мере одно периодическое издание левых 27 октября, изложив все обстоятельства и детали, а правительство принялось тут же убежденно отрицать этот факт как infame etfausse (бесчестное и лживое). Но 30 октября из безупречного источника прибыло подтверждение – от Адольфа Тьера, в тот день возвратившегося в Париж через Стигийский проход у Севра.

Попытки Тьера добиться помощи европейскх держав успехом не увенчались. Его принимали с уважением, любезно выслушивали, но никто не был готов к принятию мер. Русский царь Александр II использовал неудачи французов в своих интересах – для денонсации пунктов Парижского соглашения касательно Черного моря, что никакого понимания в стане республиканцев не вызывало. В Вене эхо залпов Седана развеяло последние надежды Фридриха Фердинанда фон Бейста на отмщение. Во Флоренции Виктор Эммануил обратил хаос в Европе себе на пользу, захватом Рима стремясь способствовать объединению Итальянского королевства, а у Англии, где единодушное восхищение, пробужденное возможной победой традиционного и близкого союзника (Пруссии) в борьбе с традиционным врагом (Францией) мало-помалу шло на спад, способствовав возникновению опасений по поводу новой угрозы равновесию сил в Европе, не было ни желания, ни военных возможностей для вмешательства. Лорд Гренвиль (министр иностранных дел Великобритании в 1870–1874 и 1880–1886 годах) предлагал услуги посредника для достижения перемирия между воюющими сторонами, и это предложение было единственным результатом длительного вояжа Тьера. Он возвратился в охваченную глубоким пессимизмом Францию, и впечатление от состояния Луарской армии, полученное им по пути из Тура, отнюдь не улучшало его настроения.

К прибытию в Версаль Тьер уже был убежден, что мир должен быть заключен на самых приемлемых из всех имевшихся благоприятных условий, и охотно взял бы на себя роль посредника в решении вопроса касательно переговоров о перемирии. Бисмарк обеспечил ему проезд в Париж для выяснения условий французов, и 30 октября Тьер повторно въехал в столицу, где проконсультировался с министрами правительства национальной обороны. Его рекомендации заключались в том, чтобы принять любые условия немцев, если они давали возможность проведения выборов, которые наделили бы правительство полномочиями для заключения мира. Трошю, в принципе, был на это согласен, но настаивал на двух оговорках: выборы должны распространиться и на угрожаемые области, на Эльзас и Лотарингию, и Парижу должна быть предоставлена возможность для самостоятельного пополнения запасов в период перемирия. Последняя оговорка, как понимал Тьер, ставила крест на любых переговорах, но правительство на ней зациклилось, и 31 октября Тьер возвратился отчитаться в Версаль. В то же утро Journal Officiel прозрачно намекнул на начало переговоров, объявил о потере Ле-Бурже и, наконец, официально подтвердил факт капитуляции 29 октября Меца и армии Базена.

Новости были хуже некуда и вполне могли стать фатальными для правительства. Стояло холодное мрачное утро, разительно отличавшееся от погожего воскресного, когда Париж свергнул Вторую империю. Делегаты от 20 округов встретились на площади Согласия, маршем прошли до Отель-де-Виль, чтобы объявить о низложении правительства и инаугурации Коммуны. Позор и тревога после публикации в Journal Officiel станом левых не ограничивались. Оказавшаяся расколотой национальная гвардия пребывала в сомнениях, и в толпе перед Отель-де-Виль, где совещались министры, скандировавшей призывы Ра d’armistice! и La guerre a outrance! («Никакого перемирия!» и «Война до победного конца!»), тон задавали представители явно буржуазной прослойки. Экстремисты использовали в своих интересах беспорядок, чтобы ворваться в Отель-де-Виль. Стремясь успокоить разгоряченную толпу, министры согласились предоставить митинговавшим возможность, ту самую, на которой мэры округов настаивали вот уже несколько недель, а именно возможность проведения выборов в муниципальные органы, невзирая на обуявшие их дурные предчувствия, что присутствие левого большинства возымеет катастрофический эффект для провинций. Это была уже самая настоящая Коммуна, хоть таковой и не называлась. Затем подразделения национальной гвардии ворвались в зал, где заседали министры, чтобы объявить их арестованными, а правительство низложенным. Потом последовали многочасовые дебаты, перепалки, все, кто мог, изощрялись в красноречии, но к вечеру стало ясно, что восставшие понятия не имели, как быть дальше. Власть была уже у них в руках, но сама реальность, то есть происходившее в настоящий момент, привлекало куда меньше, чем перспективы. Настроение толпы менялось, и дружественно настроенный батальон национальной гвардии помог Трошю и еще нескольким министрам тайком покинуть здание.

Между тем Дюкро решил, что пора вмешаться и армии. Для военных настал момент показать, что они способны стать залогом безопасности и стабильности общественного строя. Дюкро при поддержке многочисленного войскового формирования прошел по Елисейским Полям, будучи готов для подавления восставших прибегнуть и к митральезам, и к артиллерии, чтобы выбить их из здания Отель-де-Виль, принудить к сдаче и расстрелять на месте наиболее ярых бунтовщиков. «Репрессивные меры возымели бы действие, – как позже высказывался он, – и все закончилось бы». Но у Лувра Дюкро наткнулся на Трошю, и хотя тот согласился, что решительные действия необходимы, все же настоял, чтобы они были предприняты не армией, а умеренно настроенными батальонами национальной гвардии под командованием Жюля Ферри, префекта департамента Сены. Прямая атака подвергла бы опасности жизни плененных министров, а Ферри, не прибегая к силе оружия, вступил бы в переговоры с восставшими, которые, осознав собственное бессилие и перемены настроений толпы, уже куда меньше тревожились бы по поводу революционности, мечтая скорее о том, как бы не теряя лица благополучно убраться подальше. Таким образом, когда к 4 часам утра 1 ноября Трошю и Дюкро самостоятельно добрались до Отель-де-Виль, они убедились, что все уже кончилось. Отчасти в результате договоренности, отчасти потому что потерявший терпение Ферри призвал на подмогу имевшиеся в его распоряжении силы, повстанцы бесследно исчезли, а министров освободили.

Теперь, именно теперь настала очередь правительства самоутвердиться. Бессилие радикально левых было очевидно, их предводители, как и солдаты национальной гвардии, в буквальном смысле отдали себя на суд военному трибуналу по обвинению в мятеже, и проведенный 3 ноября плебисцит показал, насколько мизерное число граждан поддержали левых – 557 976 голосов за правительство и всего 62 638 против. Результаты плебисцита – и результаты вскоре последовавших муниципальных выборов – послужили демонстративным приглашением министрам к подавлению бунта. При поддержке подавляющего большинства населения правительство брало на себя диктаторские полномочия, те самые, которые Гамбетта без колебаний принял на себя в Туре. Но подобное приглашение менее всего были склонны принять те, из кого состояло правительство национальной обороны Франции. Министрам потребовалось два дня на решение вопроса об аресте предводителей восставших 31 октября, и, когда те были арестованы, Анри Рошфор и префект полиции Эдмон Адам оба подали в отставку. События 31 октября ничего не решили. Политические клубы и пресса по-прежнему агитировали, политические разногласия по-прежнему искажали верную оценку роли национальной гвардии, и под давлением невзгод градус страха и ненависти в расколотом ими обществе, на какое-то время застывший в неподвижности перед лицом общего врага, с каждым днем поднимался.