Оливейра не ответил, и они вернулись в зал сделки века, где управляющий и Феррагуто пропустили уже не одну рюмку. Оливейра тут же решил от них не отставать, а Травелер сел на диван рядом с Талитой, которая с сонным видом читала какую-то книгу. Как только была поставлена последняя подпись, Реморино убрал с глаз долой и список, и больных, присутствовавших на церемонии. Травелер заметил, что управляющий распорядился погасить люстру и оставил включенной только настольную лампу; все тонуло в мягком зеленоватом свете, а общий тон разговора стал тихий и довольный. Он услышал, как обсуждаются планы насчет потрошков по-женевски в каком-нибудь ресторанчике в центре города. Талита захлопнула книгу и сонно посмотрела на него, Травелер погладил ее по голове и почувствовал себя лучше. В любом случае думать о потрошках в этот час и в такую жару было нелепо.

(-69)

Потому как в действительности-то он ничего не мог рассказать Травелеру. За какую ниточку ни потяни, волокно тянулось и тянулось, метры волокна, волокнистость, мыслеволокно, волокнокручение, волокно-укрытие, волокнотомия, сливковолокно, волокнокопание, волокнобичевание, волокнопереливание и так до тошноволокна, но распутать клубок все равно не удавалось. Необходимо было как-то внушить Травелеру, что все рассказанное надо понимать не в прямом смысле (но тогда в каком?) и в то же время что это не является ни фигурами речи, ни аллегорией. Существует непреодолимая разница уровней восприятия, которая не имеет никакого отношения ни к умственным способностям, ни к степени информированности, — одно дело играть с Травелером в разные занятные игры или спорить о Джоне Донне, такие вещи происходят в одинаковой системе понятий; и совсем другое — быть чем-то вроде обезьяны среди людей, хотеть быть обезьяной по причинам, которые даже сама обезьяна объяснить не в состоянии, попытайся она это сделать, поскольку разумных причин для этого нет, и именно в этом ее сила, а отсюда и все остальное.

Несколько первых суток в клинике прошли спокойно; персонал, который должен был смениться, еще продолжал выполнять свои обязанности, а новые служащие пока только присматривались, накапливали опыт и собирались в аптеке, где Талита, в белом халате, снова и с большим волнением открывала для себя эмульсии и барбитураты. Проблема была в том, чтобы как-то сладить с Кукой Феррагуто, которая накрепко засела в кабинете управляющего, поскольку она была серьезно намерена подчинить себе все управление клиникой, и даже сам директор с уважением прислушивался к обсуждению вопросов new deal,[538] когда из ее уст звучали такие термины, как гигиена, дисциплина, бог-отечество-домашний очаг, серые пижамы и липовый чай. То и дело заглядывая в аптеку, Кука на-вост-ря-ла-у-ши, внимательно прислушиваясь к разговорам новых сотрудников касательно клиники. Талите она более или менее доверяла, у той, как-никак, на стенке диплом висел, но вот ее муж и его друг-приятель вызывали подозрения. Проблема самой Куки заключалась в том, что, как бы то ни было, оба они были ей ужасно симпатичны, и это вынуждало ее бороться с собой в духе Корнеля, выбирая между чувством долга и платоническими пристрастиями, в то время как Феррагуто занимался организационными вопросами и понемногу привыкал к тому, что шпагоглотатели, которые раньше были у него в подчинении, сменились на шизофреников, а вместо корма для зверей теперь нужно заниматься упаковками инсулина. Врачи, которых было трое, делали утренний обход и в дальнейшем не перетруждались. Практикант, проходивший в больнице интернатуру, большой любитель покера, сдружился с Оливейрой и Травелером; в его кабинете на третьем этаже то одному, то другому удавалось собрать всех тузов, и выигрыш, который выпадал на долю победителя, составлял от десяти до ста монет, te la voglio dire.[539]

Больные чувствуют себя лучше, спасибо.

(-89)

И вот в четверг, на тебе, было что-то около девяти часов вечера. Несколько раньше бывший персонал покинул клинику, хлопнув дверью (иронические улыбки Феррагуто и Куки, которые твердо решили не округлять выходное пособие, так сказать, за вредность), а несколько больных на прощание кричали уходившим: «Собака сдохла, собака сдохла!» — что не помешало им вручить Феррагуто заявление с пятью подписями, в котором они требовали шоколада, вечерних газет и смерти собаки. Остались только новые сотрудники, которые еще не совсем освоились, и Реморино, который чувствовал себя хозяином положения, неустанно повторяя, что все будет великолепно. Радиостанция «Мир» поддерживала спортивный дух жителей Буэнос-Айреса сводками о надвигающейся жаре. Побив в этом смысле все рекорды, можно было потеть в свое удовольствие, и Реморино уже нашел четыре или пять пижам, разбросанных по углам. Вместе с Оливейрой им удалось убедить владельцев надеть их снова, хотя бы штаны. Прежде чем углубиться в покер с Феррагуто и Травелером, доктор Овехеро велел Талите раздать всем лимонад, без всяких опасений, за исключением номеров 6, 18 и 31. У 31-го номера это вызвало слезы, и Талите пришлось дать ей двойную порцию лимонада. Наступило время действовать, как говорится, motu proprio,[540] смерть собаке.

Но как можно было начать эту новую жизнь и сохранять спокойствие, не слишком удивляясь на каждом шагу? Почти без предварительной подготовки, поскольку учебник по психиатрии, приобретенный Траве-лерами в магазине Томаса Пардо, нельзя было назвать необходимой пропедевтической подготовкой. Ни опыта, ни настоящего желания, ничего: поистине человек — это животное, которое приспосабливается даже к тому, к чему он совершенно не приспособлен. Взять, например, морг: Травелер с Оливейрой знать не знали, что это такое, и пожалуйста, во вторник вечером Реморино пришел за ними по указанию доктора Овехеро. На втором этаже только что скончался 56-й номер, этого следовало ожидать, надо помочь санитару и отвлечь номер 31-й, которая находилась во власти телепатических предчувствий. Реморино объяснил им, что прежний персонал постоянно качал права и всегда работал ровно столько, сколько положено, особенно с тех пор как вышел закон о неоплачиваемых сверхурочных, так что другого способа нет, надо всерьез браться за работу, заодно можно получить хорошую практику.

Как странно, что в описи имущества, которую им зачитали в день великой сделки, морг не упоминался ни единым словом. Однако, че, где-то ведь надо держать мертвеца, пока не явятся родственники или муниципалитет не пришлет фургон. Может, он проходил в инвентарной описи как складское помещение, или как зал временного содержания, или как холодильная комната, что-нибудь такое, смягченное, а может, упоминался как один из восьми холодильников. Так или иначе, слово «морг», по мнению Реморино, в документе писать некрасиво. А зачем восемь холодильников? A-а, это… Очередное требование государственного департамента по гигиене, а может, бывший управляющий купил их на торгах, но это как раз не так уж плохо, потому что иногда бывает, их будто ветром надует, как в тот год, когда победил «Сан-Лоренсо» (какой же это был год? Реморино не помнил, но это был год, когда все очки взял «Сан-Лоренсо»), вдруг сразу четверо больных «дали дуба», как косой косило, доложу я вам. Конечно, такое редко бывает, 56-й был уже одной ногой в могиле, тут все понятно. Здесь надо разговаривать потише, чтобы не разбудить всю эту компашку. А ты что тут торчишь в такую поздноту, ну-ка быстро в постель, давай, давай. Парень-то он хороший, посмотрите, так и рвется помочь. По ночам ему нравится разгуливать по коридору, не подумайте, что тут дело в женщинах, с этим вопросом у нас все в порядке. Ему нравится, потому что он сумасшедший, впрочем, как и все мы, если на нас найдет.