— Какая жись не есть трахедия? — прочитала Талита на прекрасном «испамериканском».

Они продолжали в том же духе, пока не пришла сеньора де Гутуссо и не принесла им последние новости касательно полковника Флаппы и его танков, наконец что-то реальное и конкретное, отчего все трое тут же покинули свои позиции, к изумлению носительницы новостей, опьяненной патриотическими чувствами.

(-118)

От остановки на улице Трельес до клиники было два шага, точнее, три квартала и еще чуть-чуть. Феррагуто и Кука уже беседовали с управляющим, когда пришли Талита и Травелер. Сделка века состоялась в зале на первом этаже, два окна которого выходили во внутренний двор с садиком, где гуляли пациенты и где из небольшого бетонного фонтана била струя воды. По дороге к этому залу Талите и Травелеру пришлось пройти множество коридоров и других помещений нижнего этажа, где дамы и господа вступали с ними в разговор на хорошем испанском языке, с тем чтобы им добровольно подарили пару-тройку сигарет. Пациент, который показывал им дорогу, видимо, считал такое поведение абсолютно нормальным, но обстоятельства не располагали к тому, чтобы тут же завязывать знакомство. У них почти не осталось сигарет, когда они добрались до зала великой сделки, где Феррагуто представил их управляющему в самом что ни на есть лучшем виде. Посреди чтения весьма запутанного документа появился Оливейра, и пришлось объяснять ему шепотом и на пальцах, что все идет как нельзя лучше и что никто ни хрена не понимает. Когда Талита шепотом объяснила ему вкратце, как они сюда добирались, тсс, тсс, Оливейра посмотрел на нее с удивлением, потому что он сразу попал в вестибюль, где была только одна дверь, вот эта. Что касается директора, то он был в строгом черном костюме.

Жара стояла такая, что даже радио звучало все глуше и глуше, поскольку дикторы через каждый час сначала объявляли сводку погоды, а потом повторяли официальные опровержения относительно мятежа в Кампо-де-Майо и жестких намерений полковника Флаппы. Управляющий прервал чтение документа в шесть часов без пяти минут и включил свой японский транзистор, для поддержания, как он подчеркнул, предварительно извинившись, контакта с событиями. Фраза, на которую Оливейра не замедлил ответить классическим жестом, будто бы он что-то забыл в вестибюле (в конце концов, подумал он, управляющий должен это принять как еще одну форму контакта с событиями), и, несмотря на то что Талита и Травелер метали в него молнии, он вышел из зала в ближайшую дверь, но не в ту, в которую вошел.

Из некоторых фраз документа он понял, что здание клиники состояло из нижнего этажа и еще четырех, кроме того, в глубине внутреннего двора с садом находился флигель. Лучше всего было бы пройтись по двору-саду, если он найдет дорогу, но с этим ничего не вышло, потому что не успел он пройти и пяти метров, как молодой человек в рубашке с короткими рукавами, улыбаясь, подошел к нему, взял его за руку и, раскачивая рукой, как это обычно делают дети, повел его по коридору, где было довольно много дверей и еще одна, похожая на дверь грузового лифта. Идея осмотреть клинику за руку с сумасшедшим показалась ему чрезвычайно заманчивой, и первое, что сделал Оливейра, — это достал сигареты для своего товарища, молодого человека с вполне осмысленным лицом, который принял сигарету, одобрительно присвистнув. Позже оказалось, что молодой человек — санитар и что Оливейра тоже вроде не болен, — в общем, обычное в подобных обстоятельствах недоразумение. Эпизод проходной и никаких выводов не предполагающий, но, гуляя с этажа на этаж, Оливейра и Реморино подружились, и топография клиники была показана, так сказать, изнутри, причем сдобренная анекдотами, язвительными выпадами в адрес остального персонала, однако и с настороженностью друг к другу. Они были в комнате, где доктор Овехеро держал подопытных кроликов и фотографию Моники Витти,[532] когда вбежал раскосый парень и сказал Реморино, что если сеньор, который с ним ходит, и есть сеньор Орасио Оливейра, то тогда… и так далее. Вздохнув, Оливейра спустился на два этажа и вернулся в зал, где свершалась сделка века и где чтение документа тащилось к концу, сопровождаемое климактерическими приливами Куки Феррагуто и непочтительной зевотой Травелера. Оливейра вдруг вспомнил о фигуре в розовой пижаме, которую он видел на повороте коридора третьего этажа, это был старый человек, который, что называется, пробирался по стенке и гладил голубя, которого якобы держал на ладони. В этот момент Кука Феррагуто издала звук, похожий на мычание.

— Что значит — должны подписать о’кей?

— Помолчи, дорогая, — сказал директор. — Сеньор хочет сказать…

— Это и так понятно, — сказала Талита, которая всегда находила общий язык с Кукой и была готова ее поддержать. — Сделка должна быть подтверждена согласием больных.

— Но это же безумие, — сказала Кука ad hoc.[533]

— Видите ли, сеньора, — сказал управляющий, одергивая жилет свободной рукой. — Пациенты здесь особенные, и закон Мендеса Дельфино[534] в данном случае соблюдается неукоснительно. За исключением восьми — десяти человек, чьи семьи уже дали согласие, остальные пациенты всю жизнь кочуют из одного дурдома в другой, прошу прощения за этот термин, и никто за них ответственности не несет. В этом случае закон уполномочивает управляющего, в момент просветления сознания у этих подопечных, проконсультироваться у них, согласны ли они с тем, что клиника переходит к другому владельцу. Вот здесь отмечены соответствующие параграфы, — добавил он, показывая на книгу в красном переплете, из которой торчали закладки в том месте, где был пятый раздел. — Прочтите их, и дело с концом.

— Мне и так все ясно, — сказал Феррагуто, — с этой заморочкой нужно незамедлительно покончить.

— А для чего, вы думаете, я вас созвал? Вас в качестве владельцев, а этих сеньоров в качестве свидетелей: давайте позовем больных и решим все сегодня же.

— Вопрос в том, — сказал Травелер, — что иметь в виду под просветлением сознания.

Управляющий посмотрел на него с жалостью и нажал кнопку звонка. Вошел Реморино в бобочке, подмигнул Оливейре и положил на стол огромный список. Поставил перед столом стул и скрестил руки на груди, как персидский палач. Феррагуто, который бросился изучать список с понимающим видом, спросил, надо ли ставить «о’кей» в конце списка, и управляющий сказал, что да, сейчас они будут вызывать больных в алфавитном порядке и просить их оставить свой автограф под великой сделкой синей шариковой ручкой «бироме». Несмотря на все эти деловые приготовления, Травелер не унимался и продолжал настойчивые расспросы, вдруг кто-нибудь из больных откажется подписать или выкинет что-нибудь неожиданное. И хотя Кука и Феррагуто не решились поддержать его вслух, они-по-ду-ма-ли-о-том-же-са-мом.