Полина Степановна отложила платье, села рядом с Нелли и заглянула в альбом.

— Лёшка, да. Сколько раз он просил меня убрать из семейного альбома эту фотографию, называл её голожопой. Но мне она нравится, тут у Лёши такой взгляд пронзительный и совсем не детский.

Нелли тоже заметила взгляд, но гораздо больше её привлекла круглая попка младенца с пятном, очень похожим по очертаниям на Италию.

— Это что? — она ткнула пальцем в силуэт полуострова.

Полина Степановна удивлённо вскинула брови.

— Я думала, ты уже видела… это.

Нелли растерялась, не сразу сообразила, что по легенде у них брак, и видеть мужа обнажённым вполне естественно.

— Я стеснительная, при дневном свете его не разглядывала, — выкрутилась она, залившись жгучим румянцем.

— Ты стеснительная?

— А вот представьте себе. А Лёшка — это ж грех ходячий.

Входная дверь внизу хлопнула, послышались быстрые шаги и громкий оклик.

— Полина Степановна, я молоко принесла и сыр!

Нелли захлопнула альбом и спрыгнула с сундука.

— Сырок пришёл, пойду встречу Иринку.

Занимаясь домашними делами и рисуя на мансарде, Нелли постоянно возвращалась мыслями к этому интересному пятну, задумавшись, нарисовала Алексея полностью обнажённым, стоящим у окна к ней спиной, со сверкающей «Италией» на ягодице. Увидев, что изобразила, она нервно взлохматила волосы, захлопнула блокнот и полезла снова искать альбом. В тот раз Нелли не добралась до его школьных фотографий, а сейчас разбирало любопытство поглядеть на Лёшку-старшеклассника. Был же он хоть когда-то неуклюжим и нелепым как все подростки? Иначе это вселенская несправедливость: кому-то полный комплект из прыщей и угловатости, а кому-то плавное превращение в лебедя, без стадии гадкого утёнка.

Открыв сундук, Нелли опустилась на колени и принялась перебирать старые тетради, пальцы уже коснулись мягкой велюровой обивки альбома, когда на глаза попалась общая тетрадь с заломленной обложкой. Из-под неё выглядывала всего пара слов «… как я режу вены», именно они и привлекли внимание.

Нелли достала тетрадь, разгладила дрожащими пальцами обложку. Недоброе предчувствие заколотилось ускорившимся пульсом. Она открыла тетрадь медленно, словно преодолевая сопротивление. Пожелтевшие страницы усеивали мелкие скачущие буквы, убегающие вверх, несмотря на разлиновку.

Дочитав последнее четверостишье того самого стихотворения, что вынудило открыть тетрадь, Нелли подняла взгляд на окно, поймала последние лучи закатного солнца и, достав телефон, подсветила страницу. Перечитала снова.

Любовь, тебя воспели все поэты,

Ты, говорят, прекрасна, незабвенна.

Любовь, ты слышишь? Где ты? Где ты?

Но слышно только, как я режу вены.

Последняя строчка Нелли совсем не понравилась. На запястьях Лёши она не видела никаких застарелых отметин, значит, мысли о самоубийстве остались только на бумаге, но её напугал сам факт, что он думал о суициде, постоянно думал.

Попадались и стихи, не омраченные темой смерти, стихи о любви, но и они выглядели отчаянными и грустными.

Буря крышу качает,

Молния рвёт облака.

Сильные люди не плачут.

Сильный и я пока.

Упали капли последние,

С неба, разбитого мглой,

И тишина столетняя

Стоит между мной и тобой.

Несколько страниц занимали размышления о смысле жизни, о ценности человеческого существования, важности сострадания. Стихотворения тоже были, не пропитанные безысходностью, даже в чём-то обнадёживающие, но даже они чаще всего заканчивались с обречённой хандрой.

Сколько моментов в жизни было?

Они раскатились, как горсть монет.

Жизнь надоела, жить опостыло,

А ведь вся жизнь — это момент.

Нелли сидела с тетрадью больше часа, листала страницы, вчитывалась, пыталась понять. Почему? Когда? Из-за кого родились эти строки? А ещё ей было обидно, что Алексей не сказал об этом. Дело даже не в стихах, их он, наверное, стеснялся, а в том, что эти мысли приходили в его голову и будоражили душу, а он промолчал, ни разу ей не открылся. Видимо, не добрались они до такой степени откровенности, чтобы делиться настолько личным.

Несколько дней Нелли ходила, словно пришибленная, проговаривала про себя строчки из стихов, пытаясь свыкнуться с мыслью, что Алексей всю свою юность размышлял о смерти и страдал от неразделённой любви. Может, как раз от любви к Тоне. По некоторым описаниям природы узнала Зелёное озеро и темнеющий вдалеке лес.

Как-то незаметно осень перестала быть пёстрой и рябой, утро чаще всего кусалось студёным воздухом, а в середине октября выпал снег. Пушистый и невесомый, словно тополиный пух, заблестел на солнце сыпью кристаллов, украсил голые ветви, сразу же превратив их в нарядный бисерный Бонсай. Нелли выбежала на улицу в огромном пуховике, первом попавшимся под руку в прихожей, подставила ладони под снежинки. На юге снег стал редким явлением, за всю зиму выпадал пару раз, а в октябре даже в шапках не было нужды. Она лизнула ладонь, пробуя снег на вкус, подставила лицо сыплющимся снежинкам, хотела обрадоваться, но в голове звенела только одна мысль: уже полтора месяца, как она не видела Лёшку. Может, он и не в Питере давно? Рванул на юг к Марине, и о ней совсем не вспоминает.

Нелли вернулась в дом и натянула шапку. Переодеваться не стала, и так сойдёт, не перед кем ей тут модничать, не в гости собралась. Заглянув на веранду, нашла стамеску и решительным шагом направилась к сараю. Там раздобыла кисть и банку с белой краской, только месяц назад обновляли забор перед домом, прошла через вишнёвый сад, присыпанный снегом, будто цветами, и вышла к озеру. Лодка лежала на берегу перевёрнутая кверху дном, одинокая и чуточку печальная, что её оставили на растерзание первым морозам.

Нелли взялась за стамеску и принялась соскребать остатки названия. Краска поддавалась легко, отваливалась целыми хлопьями, да и осталось её не так уж много. Стиснув зубы, она уговаривала себя не заплакать, хотя очень хотелось. Жалко, что нельзя так же просто соскрести Марину из сердца Алексея и написать там своё имя. Навсегда и не кистью, а желательно выжигателем, чтобы буквы въелись намертво, на всю жизнь, и никто потом не мог их содрать, как старую потускневшую краску.

Погладив перчаткой шершавый оголённый бок лодки, Нелли открыла банку и окунула кисть. Старательно вывела первую букву, полюбовалась и написала ещё три, получился неведомый «Клот».

Услышав шаги, Нелли резко обернулась, поправила перекособоченную шапку и исподлобья оглядела нарушителя её одиночества. Перед ней стояла высокая красивая женщина в белой шубке и высоких сапогах на платформе. На неё она глядела пристально, немного высокомерно.