По мере того как я все глубже погружался в тоску, еще одна мысль пришла мне в голову. Мне было не по себе от того, что я не смог подавить ее, но, подобно дыму из-под двери, она вползла и вытеснила все остальные мысли. «А как потеря "Челленджера" отразится на мне?» То, что я задавался подобными вопросами в такую минуту, выдавало во мне полного ублюдка, но, как я ни пытался, мне не удавалось остановить себя. Подозреваю, что и остальных TFNG это волновало. Полетит ли шаттл вновь когда-нибудь? Я подумал об утренней пробежке и о том, каким прекрасным представлялось мне мое будущее и какие виды Земли с полярной орбиты рисовались в моем воображении. Сейчас они казались размытыми, как мираж.

Мы подошли к базе Эллингтон, и каждый из пилотов вслед за Криппеном покинул строй, чтобы встать на круг перед посадкой. Когда нас отправили на стоянку, я осмотрел гостевую зону, ожидая увидеть кого-нибудь из прессы. Однако единственным человеком, который встречал нас, была Донна. Плача, она подошла к борту самолета и упала мне на руки.

Дома моя 14-летняя дочь Лаура рассказала, что кто-то из газетчиков звонил и, когда она сказала, что я в командировке, взял интервью у нее. Они воспользовались наивностью девочки, чтобы задать вопросы о моем опыте полета на 41-D вместе с Джуди. «Папа, они спрашивали, что ты чувствовал, когда увидел, как „Челленджер“ взорвался». Хорошо, что мне не пришлось отвечать на этот вопрос. Представляю себе, какой ответ сорвался бы с моих губ. Я уже прошел ту фазу скорби, в которой человек отказывается признать случившееся, и вступил в фазу гнева. Я сказал детям, чтобы они включили автоответчик. Я не желал разговаривать ни с кем из журналистов.

Этим вечером в церквях по всему Клиэр-Лейк-Сити шли поминальные службы. Мы с Донной и детьми пошли в нашу приходскую церковь Св. Бернадетты. Она была полна народу. Я был не единственным прихожанином из числа астронавтов – было еще несколько человек. Пришли наши друзья и соседи, чтобы выразить сочувствие, и то же самое делали совершенно незнакомые люди. Никогда раньше я не задумывался, как велико это горе.

По просьбе кого-то из прихожан мой сын запустил слайды и музыку, и она играла, пока люди входили в храм. «Канон» Пахельбеля и «Фанфары обыкновенному человеку» Копленда сопровождали слайды, изображающие запуски шаттлов, астронавтов в открытом космосе и другие космические сцены. Был там и слайд из полета 41-D: улыбающаяся Джуди с ее невесомой шевелюрой, напоминающей банник для чистки орудийного ствола. Когда она появилась на экране, людей «накрыло» – они смеялись и рыдали одновременно. «Берегись камер, которые зажевывают волосы». Этот слайд воскресил в моей памяти слова, которые я сказал ей всего две недели назад. Я закрыл глаза. Мне хотелось плакать, как плакали остальные вокруг меня, но я не мог. У меня не было этого в генах. Я был похож на маму.

На следующий день мы с Донной отправились навестить вдов. Сначала мы подъехали к дому Джун Скоби. На улице творилось нечто невообразимое. Большая толпа любопытствующих заполнила проезды и лужайки соседских домов. Торчащие шесты передатчиков на репортажных машинах служили маяками, которые привлекали медленный поток машин с соседних улиц. По дорожкам змеились электрические кабели. Операторы держали камеры на плечах, направляя на корреспондентов так, чтобы снять их на фоне дома Скоби. Здесь был бы хаос, если бы не сотрудники охраны NASA и местной полиции, которые не подпускали никого к двери Джун. Несколько человек из пресс-службы помогали полицейским опознавать астронавтов и других важных лиц из агентства, чтобы пропустить их в дом. Нас с Донной провели через оцепление.

Дом был полон людей: пришли члены семьи, друзья и несколько других астронавтов с женами. Джун казалась измотанной, ее лицо выглядело опухшим и заплаканным. Они с Донной замерли в объятии, уткнувшись друг другу в плечо. Когда они отпустили друг друга, я обнял Джун, неумело пробормотал соболезнования, а затем ретировался, потому что к ней подошел следующий гость. Я заметил, насколько лучше справлялись с ситуацией женщины. Они легко вступали в беседу с Джун, а мужчины повторяли мои неуклюжие действия – короткое объятие, несколько слов и отступление в угол, где они чувствовали себя неуютно.

Остаток дня запомнился смутно: плачущие женщины и дети – мы объезжали остальных вдов. Лорна Онизука совершенно расклеилась. Она отказалась кого-либо принимать, и ходил слух, что она не теряла надежды, что астронавтов еще найдут где-то живыми.

Через несколько дней после трагедии наш «зооэкипаж» полетел в Акрон, штат Огайо, чтобы почтить память Джуди. Вместе с нами были Салли Райд и Кэти Салливан. Другие астронавты остались на службе в Хьюстоне, где ожидалось выступление президента Рейгана. Мы были в полете, когда Майк Коутс вышел на связь и ошеломил нас новостью о причине катастрофы: «Это был отказ кольцевых уплотнений в нижнем стыке правого ускорителя. Есть видео, как из ускорителя вырывается огонь». Его назначили в комиссию по расследованию аварии, и он уже посмотрел пленки, отснятые в Центре Кеннеди. Случилось так, что сигнал камеры, заснявшей пламя, не шел в телевизионную трансляцию. Ни в Центре управления пуском, ни в Центре управления полетом никто не знал об утечке. Мы все были поражены. Никогда ускорители не казались нам главной проблемой. «А я-то был уверен, что отказал SSME», – думал я.

Майк выразил также недовольство тем, как обошлись с семьями непосредственно после катастрофы. Он встретил их в гостинице астронавтов через три часа после того, как «Челленджер» разрушился в небе. Они требовали отправки в Хьюстон, но NASA держало их в Центре Кеннеди под тем предлогом, что перед обратным рейсом нужно забрать их багаж из квартир, в которых они остановились. Майк не поверил этому: «Женщины говорили, что им не нужен багаж и что они хотят улететь немедленно. Но их держали там, чтобы вице-президент Буш успел прилететь на мыс и принести соболезнования от имени народа». Он саркастически добавил: «Женщинам пришлось умерить свой пыл, чтобы вице-президент мог чувствовать себя лучше». Я не винил Буша – его намерения были благородны. Однако этот инцидент был еще одним примером того, насколько бесполезной оказывалась штаб-квартира NASA, когда требовалось противостоять политикам. Нашим боссам следовало объяснить ситуацию Белому дому и немедленно отправить жен в Хьюстон. Вице-президент мог принести свои соболезнования и там.

В родном городе Джуди, Акроне, в храме Израиля отслужили панихиду. Вместо гроба стояла фотография: смерть в полете на предельных режимах часто после себя только это и оставляла – память. Джуди и остальные навсегда остались юными и полными жизни.

Джудит Арлен Резник, умершую в 36 лет, превозносили так, что трудно было узнать: и героическая, как Жанна д'Арк, и безупречная, как Дева Мария. На многочисленных церемониях в Хьюстоне я слышал те же напыщенные речи в адрес остальных астронавтов. Их чрезмерность казалась мне простительной – то было совершенство, которое живые всегда приписывают своим павшим героям и героиням.

Я слушал, как читают еврейские молитвы для моих друзей, и чувство вины росло в моей душе. Каждый из астронавтов нес ответственность за эту трагедию. Мы соглашались с вещами, о которых точно знали, что так быть не должно: нельзя летать без системы спасения и нельзя возить пассажиров. Тот факт, что наше молчание было продиктовано страхом за карьеру, выглядел теперь неубедительной отговоркой. Осталось 11 детей, которым отныне не суждено увидеть отца или мать.