русскую тираду, из которой юноша разобрал примерно половину:

– Равн так ругался и наших партизан научил, – вспомнил Инге, – Виллем тоже бойко матерится, он не забыл русский язык… – дядя Теодор посоветовал Инге вести себя осторожно:

– Держи рот на замке. Мой старый знакомец будет охмурять тебя возможностью работать с физиками СССР… – работы господин Андреас не предлагал, но рассказывал о трудах Капицы и Ландау. Доев булку, Инге полез в рюкзак за тетрадями:

– Я вчера, то есть сегодня, лег в пять утра. Надо было проверить студенческие контрольные, посидеть над собственной диссертацией… – диссертацией он намеревался заняться и в поезде. Инге жалел, что Сабина не сможет приехать на защиту, в Кембридже:

– Маленькому будет всего месяц. Но я туда и обратно, и ей поможет мама Клара… – поговорив с Хэмпстедом он уверил семью, что в Рьюкане все в порядке. Тетя Марта считала, что бить тревогу преждевременно:

– Русские прощупывают почву, – заметила женщина, – дай Андрею Петровичу карточку, возьми его визитку, фальшивую от первой до последней буквы, и поблагодари за обед… – Инге так и сделал. Поезд, лязгнув, дернулся. Привстав, юноша придержал саквояж:

– Сабина обрадуется журналам, выкройкам, новым книгам… – из каждой поездки в Осло Инге привозил домой стопки Vogue, европейские журналы по искусству и новые монографии:

– Надо ей сказать, что дядя Теодор хочет открыть галерею, в Сиэтле, – подумал Инге, – может быть, стоило принять предложение американцев? Мы бы обосновались в Калифорнии. Сабина найдет работу на западном побережье, малышу лучше расти в тамошнем климате. Но папу с мамой убили американцы, то есть проклятый Паук, шпион русских… – Инге помотал головой:

– Тетя всегда отказывалась от военных проектов и я поступлю именно так… – склонившись над расчетами, он не заметил, как поезд миновал перрон. Лоточники толкали тележки к привокзальной площади. Лысоватый мужчина в очках, прислонившись к вокзальной скамье, попивал кофе. Андрей Петрович справился, о времени прибытия поезда в Шиен:

– У него пересадка, потом паром, потом еще один поезд. Мы окажемся на месте раньше него. До Рьюкана всего двести километров. Пусть Викинг тащится, как черепаха. Мы приедем в городок часа через три, даже по горным дорогам. Инге поймет, что лучше быть на нашей стороне… – одобрив операцию, Эйтингон заметил:

– Не надо недооценивать мальчишку, в нем может взыграть кровь. Не зря мы его назвали Викингом… – Андрей Петрович пробормотал:

– Ничего он не сделает, щенок. Он не рискнет жизнью жены и будущего ребенка. Нет, он сделает, все, что мы ему скажем… – он хлопнул дверью неприметной машины, с прокатными номерами:

– Нас ждет экскурсия в горы, ребята. Готовьте оружие, на всякий случай… – обогнав трамвай, автомобиль двинулся на север, к окраине Осло.

Рьюкан

Сабина подставила жестяной бидончик под медную воронку. Желтоватая, густая сметана полилась вниз. Хозяйка лавки заметила:

– У Нильсенов хороший товар, но такой сметаны и сливок, как у вашей покойной свекрови, больше не попробуешь. Кристина умела обращаться со скотиной. Коровы у нее ходили холеными, как на подбор… – вынув воронку, она подмигнула Сабине:

– Блины испечете, госпожа Эйриксен? – поинтересовалась женщина:

– Господин Эйриксен, то есть Инге, парнишкой был большой их любитель… – в Рьюкане еще не привыкли к тому, что сын фермера, до войны привозивший с отцом в городок молоко и сметану, стал ученым:

– Гордость Норвегии… – Сабина вспомнила заголовок, в местной газете, – но Инге говорит, что это ерунда… – в Рьюкане, с гидростанцией и заводом тяжелой воды, к ученым относились уважительно. Сабина качнула кудрявой головой:

– Картофельные оладьи, на еврейский манер. Инге они нравятся… – забирая серебро, хозяйка кивнула:

– Латкес. В сорок втором году мы с мужем принимали на ферме семью, из Осло. Госпожа Штейнберг тоже ждала ребенка, третьего… – о спасении норвежских евреев в Рьюкане говорили неохотно:

– Это был наш долг, – буркнул один из родителей, на собрании в школе, – мы не ради признания и почестей это делали. Иисус заповедовал помогать гонимым… – хозяйка подсунула Сабине кусок домашнего сыра:

– От заведения. Госпожа Штейнберг и меня научила такие оладьи печь. Она потом прислала письмо, из Стокгольма, у нее родилась девочка… – на пробковом щите с прейскурантом пришпилили яркую открытку, с видом Иерусалима:

– Поздравление, с Пасхой, – сообщила норвежка, – мы со Штейнбергами переписываемся. Они тоже в Израиле живут, как и ваша сестра… – Адель пока обреталась в Лондоне, солируя в Ковент-Гардене. Сестра писала, что после армии Генрик переберется в Европу:

– Мы купим квартирку, для начала небольшую. Генрику важно признание континента и Америки, его ждет много гастролей и конкурсов. Но в Тель-Авиве у нас тоже появится дом, то есть летняя резиденция… – о детях сестра не сообщала, но Сабина сказала мужу:

– Вряд ли это случится скоро. С театральными платьями Адели беременность никто не заметит, но она молода, она не может позволить себе на год уйти со сцены. Хотя мама будет рада и ей помочь… – вечерами девушка готовила приданое. Сабина шила маленькие распашонки и ползунки, вязала кофточки и одеяльце, для коляски. Коляску Инге привез в багажнике форда:

– Подарок, от гимназии… – улыбнулся муж, – я сколочу стол и стулья, для садика. Будешь там сидеть, с маленьким… – участок земли на заднем дворе был совсем небольшим, но Сабина поставила у двери кухни терракотовые горшки, с петрушкой и укропом. Девушка повесила на окно кормушку для птиц и сделала норвежский уголок:

– То есть альпийский, – хихикнула она, показывая мужу горные растения, – можно было развести капусту, но я подумала… – Инге обнял ее:

– Правильно подумала. Капуста никуда не убежит, а к цветам мы привыкли… – цветы были скромными, северными, но Сабина их любила:

– Для роз здесь холодно, но сирень и шиповник в долине растут… – обещанный стол Инге собирался водрузить рядом с шиповником. Осенью Сабина засушила плоды:

– Говорят, что при кормлении надо избегать чая и кофе. Впрочем, доктор разрешил добавлять молоко… – она услышала добродушный голос хозяйки:

– Если паренек на свет появится, вы его в синагогу повезете, в Осло… – Сабина кивнула:

– В конце лета, когда он окрепнет. Вообще обрезают на восьмой день… – она положила ладонь на круглый живот, – но мне кажется, что это девочка… – они с Инге решили и крестить малыша:

– Люди ждут праздника… – смущенно сказал муж, – в городе нас любят, ты сама знаешь. Когда мальчик или девочка подрастут, они сами выберут дорогу… – попрощавшись с хозяйкой, стоя на булыжной мостовой, Сабина подумала:

– Насчет имени, мы так и не решили. Мама написала, что мы все поймем, увидев малыша… – на дворе была суббота, день, свободный от занятий. С утра Сабина сходила в гимназию, на рукодельный кружок. Они с девочками дошивали праздничные бунады и ткали норвежский флаг, для парада, в будущий День Конституции, семнадцатого мая:

– Это очень весело, – пообещал Инге жене, – играет духовой оркестр, мэр города приветствует детей, как делает король, в Осло. На площади поставят лотки, карусель, устроят ярмарку… – Сабина вздохнула:

– Я, наверное, лягу в больницу, для родов, или буду там, с маленьким… – Инге потерся носом об ее ухо:

– Мы, то есть парад, придем к тебе, с плакатом: «Добро пожаловать на свет, маленький Эйриксен».

Сабина развеселилась:

– Вы увидите малыша из окна… – после кружка она забежала в единственный в городе универсальный магазин, бетонное здание послевоенной постройки. Она хотела купить пуговиц, для приданого. Выбирая товар, Сабина листала скромный каталог:

– Кроватку мы не стали заказывать. Инге сделал все нужные детали, осталось только ее собрать… – помня о наставлениях бабушки Эпштейн, Сабина намеревалась заняться детской, то есть половиной комнаты, после родов:

– Инге тоже суеверный, хотя никогда в таком не признается… – она улыбнулась, – он пишет только в простых тетрадях… – такими тетрадями пользовались в начальной школе. Сабина посмотрела на часы:

– Картошку я сейчас тереть не буду. Инге звонил с вокзала, в Шиене. К шести вечера он появится дома, на станции… – Сабина хотела испечь латкес на ужин:

– Завтра возьмем форд, поедем к водопадам, на пикник. Надо зайти домой, оставить сметану… –