физики. Бор разговаривает с учеными, приглашает их на работу… – Андрей Петрович поднял бровь:

– Сейчас он, кажется, разговаривает с механиком из обслуги здания… – рыжий парень, в скромном пиджаке и свитере, не только без смокинга, но даже и без галстука, попыхивая сигаретой, внимательно слушал Бора. Собеседник русского усмехнулся:

– С самым что ни на есть ученым, гордостью Норвегии. Инге Эйриксен, сын расстрелянных гитлеровцами партизан. В девятнадцать лет он получил два магистерских диплома, в Кембридже. Ему всего двадцать три, а в июне он защищает докторскую диссертацию, по теоретической физике. Говорят, что американцы предложили ему гражданство и щедрый контракт, по военной части, но наш Инге отказался. Он, как и его наставник, покойная доктор Кроу, не принимает участия в таких проектах. Думаю, Бор, переманивает его в Копенгаген… – русский прищурился:

– Он работает в Осло, в университете… – парламентарий покачал головой:

– Он сельский учитель, на родине, в горах у озера Мьесен. Он преподает в гимназии математику и физику. Наш Инге истинный сын Норвегии…

Господин Андреас изящным жестом допил кофе: «Представьте меня, пожалуйста».

На маленькой кухоньке аспирантского общежития университета Осло вкусно пахло копченой рыбой и свежим кофе. Кусая картофельную лепешку, Инге просматривал конспект завтрашнего семинара, со студентами-выпускниками. Он не смог отказаться от предложения университета проводить занятия в столице:

– В гимназии меня заменят, – заметил он Сабине, – а деньги нам нужны. Дядя Теодор бесплатно сделал проект восстановления усадьбы, но для стройки понадобятся средства…

Через пятнадцать лет после пожара, уничтожившего дом Эйриксенов, на пустынном берегу озера Мьесен остались только разрозненные камни, на месте бывшего особняка, хозяйственных построек, и домика, где жила Констанца.

Инге с Сабиной бродили по сухой траве, держась за руки, слушая шум ветра. Мелкие волны набегали на мокрую гальку. Приставив ладонь к глазам, Сабина изучала далекие вершины гор:

– Похоже на Шотландию, но все более величественно… – Инге усмехнулся:

– То есть дико. Ты видела, какая дорога сюда ведет, от города… – Сабина хорошо управлялась с машиной, подержанным фордом, но на осыпающемся серпантине даже Инге с трудом удерживал руль:

– Хорошо, что она водит только в долине… – подумал юноша, – я ее просил быть осторожнее… – Сабина уверяла, что может ездить и на велосипеде, однако Инге настаивал на форде:

– Ты слышала, что сказал доктор, – почти жалобно заметил он, – велосипед, на таком сроке, может быть опасен…

Мальчик или девочка, должны были появиться на свет в середине мая. Рабочий стол Инге и Сабины, в квартирке, на первом этаже унылого жилого дома, усеивали листы бумаги со списками имен:

– Олаф или Кристина, но мы еще не решили… – дожевав лепешку, Инге почесал рыжие кудри, – может быть, мы назовем малыша в честь родителей Сабины, или бабушки Эпштейн… – Тупица писал, что в конце мая демобилизуется:

– Я устроил себе пасхальные концерты в Риме. Шмуэль постарался, поговорил с нужными людьми. Если бы он не собирался стать священником, я бы нанял его агентом. У него отлично подвешен язык. Он организовал мне приватное выступление, для кардиналов и папы. Пресса меня полюбила, интервью были отменные. Адель прилетела из Лондона, дядя Авраам водил нас по музеям. Иосиф летом заканчивает службу, поступает в университет…

В Лондоне и на континенте тоже все было тихо:

– Лаура растет и радует нас, – читали они с Сабиной ровный почерк мамы Клары, – Аарон думает только о будущей работе в Париже. У тети Марты с дядей Джоном все в порядке. Я приеду, милые детки, помогу вам. Это мой первый внук или внучка… – Инге позаботился о ширме для комнаты. Сначала Клара хотела остановиться в отеле:

– В Рьюкане нет гостиниц, – объяснили они с Сабиной, в телеграмме, – фермеры сдают комнаты туристам, но их усадьбы далеко от города… – Сабина обнадеживала мать, что они все поместятся в одной комнате:

– И поместимся, – Инге налил себе кофе, – в конце концов, я могу ночевать в сарае, с курами… – сарайчик, на ухоженном огороде, он сколотил сам. В доме, куда их поселила гимназия, в подвале стоял отопительный котел, а из крана текла вода:

– Даже есть ванна, – весело сказал Инге жене, – в усадьбе у нас были только колодец и баня. Газ горит… – он щелкнул рычажком, – радио работает… – по вечерам они устраивались на диване, накрытом тканым одеялом. Осло передавал музыку Грига, шуршал карандаш Сабины, Инге поднимал голову от тетрадей:

– К тебе в кружок искусств очередь выстроилась, – улыбался он, – девочки хотят научиться ткать и вышивать…

Инге восстановил старинный ткацкий стан, прошлого века, найденный Сабиной на блошином рынке, в Бергене. Девочки шили праздничные платья, бунады, украшали вышивками полотенца, и плели кружево:

– Ей тоже к лицу бунад, – ласково подумал Инге, – она стала еще красивее, моя Сабина… – городской врач считал, что все складывается хорошо:

– Скорее всего, ожидается мальчик, господин учитель… – несмотря на возраст, в городе их называли уважительно, – и большой. Дитя пойдет в вас, в вашего покойного отца… – почти семидесятилетний врач помнил еще деда Инге. Несмотря на беременность, Сабина преподавала в гимназии:

– Она волновалась, из-за норвежского языка, – фыркнул Инге, – ерунда, она очень способная. Она выступает на педсоветах, пишет в газету, в Рьюкане… – Сабина вела колонку о шитье и рукоделии. Учительнице было неловко открывать ателье, но Инге видел наброски, в альбомах жены:

– Она хочет сделать линию сумок и украшений, с местными узорами, когда мы осядем на одном месте… – он пока не знал, что его ждет, после защиты доктората:

– В Америку мы точно не поедем. То есть поедем, навестить семью, но военными проектами я заниматься не собираюсь… – Сабина с ним согласилась:

– Но я хочу позаниматься с дядей Теодором, – восторженно сказала жена, – он великий архитектор… – они получили из Америки тяжелые конвертов, с чертежами и рисунками. Инге даже открыл рот:

– Таких домов здесь никогда не видели… – вилла вписали в скалы, стеклянные панели окон выходили на озеро. Каменная крыша, увенчанная норвежским коньком, напоминала заснеженные вершины:

– Пещера горного короля, – хлопнула себя по лбу Сабина, – понятно, чем вдохновлялся дядя Теодор… – Инге кисло заметил:

– На такой особняк не хватит и Нобелевской премии, учитывая, что я ее еще не получал… – Сабина чмокнула рыжие вихры:

– Получишь. У нас будет летний дом, как у Генрика с Аделью, в Тель-Авиве… – Сабина была счастлива за сестру:

– Генрик хороший парень, тоже музыкант. Он всегда поймет и поддержит Адель, как Инге меня. Из-за карьеры, они, наверное, подождут с детьми. Ничего, мама прогостит у нас все лето, порадуется внуку или внучке… – Инге прислонился к косяку окна. Велосипед в Осло он привозил на поезде:

– Мой верный друг стоит внизу… – он прищурился, – но до почты я пешком дойду, здесь не больше пяти минут… – общежитие размещалось в бывшей богатой вилле, на краю Дворцового Парка, рядом с историческим музеем. Инге мог позвонить Сабине из временного кабинета, в университете, но юноша был щепетилен:

– Тем более, нельзя связываться оттуда с тетей Мартой, – напомнил себе Инге, – хмырь якобы историк, но может забрести и на физический факультет. Он такой же историк, как я балерина. Правильно говорил покойный дядя Степан, Лубянка постучится в мои двери…

Инге намеревался сказать тете Марте о завтрашнем обеде, с господином Андреасом. Рассовав по карманам кошелек и сигареты, он сбежал по лестнице во двор:

– Понятно, что завтра мне надо побольше слушать и поменьше говорить. Но Сабина ничего не должна знать, ей сейчас не до этого… – он отодвинул засов кованой калитки:

– Нельзя ее волновать, перед родами… – немелодично насвистывая, Инге зашагал в сторону почты.

По дороге из университета в посольство, на оживленную улицу Драмменсвейн, Андрей Петрович купил в булочной пакет рогаликов, с корицей. Ему казалось забавным, что тишайший переулок, где располагалась пекарня, назвали в честь бесстрашного Лейфа Эйриксена, правителя Гренландии, первооткрывателя Америки.

Он уселся, с булочкой и чашкой кофе, в кабинете, выделенном ему третьим атташе посольства, ответственным за, как выражался Андрей Петрович, разведывательную часть. Черный телефон, на столе, пока молчал. Андрей Петрович взглянул на часы: