– Ни в коем случае! Может быть международныйскандал. – Гринберг уныло откусил зельца, в народе почему-то именуемого«волосатым», поперхнулся, запил чаем. Близилась ночь, а значит, очередноерандеву с Рото-абимо. – И потом… а ну её на хрен совсем. Утомила. Знай всёВиринею нехорошими словами называет да ещё и к себе в Арканзас жить тащит.Поехали, говорит, Юджин. Иначе повешусь.

«Может, правда повесится? – Гринберг замолчал, вспомнилпапу, канувшего в дебрях Иллинойса, и вовсе загрустил, окончательно положивложку. – Кстати, об Арканзасе… От него до Иллинойса..»

– Ну тогда я наведаюсь, – приободрилсяКапустин. – Улучшу американцам породу.

«И это пройдёт», как сказал когда-то премудрый царь Соломон.Капитан Гринберг пост сдал, капитан Капустин пост принял. Мисс Айрин сразуугомонилась, перестала слать громы и молнии на голову русской соперницы. Снованаступил мир и гармония… Увы – не в душе у бедного Гринберга. Он по-прежнемузасыпал в страхе и просыпался в холодном поту. Видно, духам пришёлся очень ужне по вкусу его генеральский мундир…

А Виринея тем временем быстро шла на поправку. Уже черезпару дней, когда боль в колене, вопреки всем медицинским прогнозам, прошла инога стала гнуться, девушка забеспокоилась, засобиралась домой.

– Загостилась я у вас, пора честь знать. Спасибо вам,бабушка Григорьевна. Почти совсем уже не болит, просто волшебство…

– Ты, девка, ни черта собачьего ещё в волшбе-то несмыслишь, так что молчи лучше. – Григорьевна, мешавшая что-то в кипящемкотелке, насупилась, протестующе мотнула головой. – Пойдёшь не ранее, чемчерез неделю, об ином и не помышляй. А что касаемо волшбы… не слушай того, чтопридумано людьми тёмными, живущими в серости да в скудости, с шорами на глазах.Нет бы снять их, посмотреть вокруг, не щурясь-то… – Тамара Григорьевнавытащила ложку, нюхнула варево и, что-то коротко прошептав, стала сыпать вкотелок мелко истолчённые коренья. – Много чего интересного увидели бы.Может, поняли бы наконец, что всё вокруг живое, – продолжала она. –Узнали бы, о чём ветер толкует с верхушками деревьев и что трава шепчетмогильными камням… каков настоящий цвет молнии и что за траву ест ласка, когдаготовится к схватке со змеей. В небе, на земле, в воде таится гораздо больше,чем ты можешь, девка, представить себе… – Григорьевна снова понюхалазелье, одобрительно кивнула, сняла котелок с угольев и стала мазать коленоВиринеи огненно-горячей жижей, пузырящейся, но почему-то не причиняющейболи. – Терпи, девка, терпи! Рожать по первости куда больнее… Да и то,ежели знать…

Дело происходило в маленькой, топившейся по-чёрному баньке.Она была освещена только багрово рдеющими углями, а под потолком плавал густой,пряно пахнущий дым. От него щипало ноздри и сладко, как от шампанского,кружилась голова.

– Бабушка Тома, миленькая, у нас ведь экспедициякак-никак! – Виринея умоляюще взглянула на Григорьевну. – Выпонимаете, полевые изыскания, утверждённый научный план!.. Ребята вкалывают сутра до ночи… А я здесь сижу как чучундра, пироги с зайчатиной лопаю.

(Вообще-то не только с зайчатиной. Ещё и с брусникой, рыбой,олениной, бобрятиной, вкуснее ничего в своей жизни Виринея не пробовала. Да нуеё ко всем чертям, эту диету, и кто только выдумал голодом себя изводить!)

– Кушай на здоровье, поправляйся. – Григорьевнапохлопала девушку по ноге и стала бинтовать намазанное колено холстиной.Новомодных марлевых бинтов старая лекарка не признавала. – А касаемоэкспедиции вашей… зря стараетесь, вот что скажу. Таким макаром вы шиш с масломнайдёте. Вам, городским, природы не понять. Лезете со своим уставом в чужоймонастырь, ничего слушать не хотите. Да и вообще… нынешние люди выбралиневерный путь, они на земле чужие. – Старая колдунья завязала узелпокрепче, поднялась с древнего прямоугольного камня, служившего ей сиденьем, ивпервые за всё время улыбнулась. – А ты вот, девка, из другой породы,курловская. Те всегда без шор на глазах жили. Так что слушай да запоминай,может, чего и отложится в душе. Родовая[132] ты.

Много чего рассказала интересного Григорьевна Виринее. А наседьмой день помылась в баньке, оделась во всё чистое и, улёгшись на лавке,сказала просто:

– Время пришло умирать.

Скудин-старший молча стоял возле матери. Дарья Дмитриевна,хоть и знала, что плакать нельзя, давилась слезами. Виринея кусала губы,обыденность происходившего ошеломила её. Сколько бьётся человечество надтаинством смерти, сколько размышляет о неизбежном каждый из нас… И как всё,оказывается, просто…

– Степан, нож! – Григорьевна сама засунула себепод голову боевой тесак, чтобы душа легче покинула тело, едва заметноулыбнулась бледными губами. – Преставлюсь – не тяни, сжигай, – велелаона сыну. – А ты, девка, иди-ка сюда! – Она властно подняла глаза наВиринею, взгляд её светился облегчением, как у человека, обхитрившегосудьбу. – На, девка, возьми!

Протянула ей сухонькую морщинистую ладонь, крепко сжалапальцы… и, дёрнувшись едва заметно, вытянулась на скамье. Улыбка так и не сошлас её лица, ставшего совсем восковым.

Виринею же в руку ударил словно бы электрический разряд, онадаже пошатнулась, чувствуя, как идёт кругом голова. Виринее ещё не доводилосьхоронить близких людей, и она только тут осознала, насколько сильно успелапривязаться к Григорьевне.

– Ой, бабуленька, – зашептала она, – на когоже ты нас покинула…

Наше государство почему-то считает, что право распоряжатьсябренными останками умерших принадлежит ему и только ему. Вздумаете самипохоронить усопшего родственника – и вас обвинят в самоуправстве и чуть ли не вглумлении над телом. Да ещё найдутся «свидетели», которые начнут утверждать,что вы… зарыли живого. В корыстных целях, естественно…

Бывшая ссыльнопоселенная и это предусмотрела. Оставила сынусобственноручно подписанную бумагу, где выразила свою последнюю волю. ТамараГригорьевна пожелала для себя огненного погребения. Да не где-нибудь в казённомкрематории, а около дома.

Её тело возложили на сруб утром следующего дня. Кромеблизких родственников были Виринея с профессором Звягинцевым да, конечно, саамДанилов – молчаливый, однако с просветлённым лицом. Ещё одна душа освободиласьот оков плоти, изготовилась вознестись в небо – домой…

– Прощай, мать. – Вздохнув, Скудин-старший зажёгберёсту. Не сразу, с потрескиванием принялись толстые сосновые брёвна, но вотпрозрачный воздух наполнился дымом и смоляным духом, высоко в небо взвилисьогненные языки… И внезапно на их призрачном фоне Виринея вдруг увиделажелтоватое сияние, которое, колеблясь и радужно переливаясь, медленнопотянулось в безоблачную синь. Нездешний свет полыхнул в голове Виринеи, онакачнулась и, чтобы не упасть, схватилась за стоявшую рядом Дарью Дмитриевну. Тамолча поддержала её, неотрывно глядя на величаво разгорающийся костер.