– Так… – допив чай, Иван поднялся и пошёл,ориентируясь по звуку, на берег озера. Эдик сидел под кустиком и, глядя нанедвижимую водную гладь, с чувством орал в микрофон на манер рэпа:

И вот идёт советский суд,

Г…н на палочке несут…

Припухшие глаза его были налиты кровью, на липких губахблуждала неестественная улыбка, бледное лицо было искажено судорогой.

Скудин подошёл поближе и, учуяв характерный запах жжёногосена, без лишних слов взял Эдика за ворот.

– Где взял?

Будь Эдик в нормальном состоянии, он перепугался бы домедвежьей болезни. Но его состояние на данный момент было от нормального весьмадалеко.

– А ты угадай с трёх раз! – Несчастное чмо зашлосьсумасшедшим хохотом, не обращая внимания на тот прискорбный факт, что ноги егооторвались от земли. – Где, где! В магазине купил! Что, гад, пытатьбудешь? Давай, фашист проклятый, пытай! Орлёнок, орлёнок, взлети выше солнца…

Вот так. Знатно упыханный, «пробитый на ха-ха», Эдик тем неменее не раскололся, не обломал сук, на который подсел. Хотя понять, откуда дулветер, было несложно. Где можно в тайболе раздобыть анашу? Только удружественных соседей…

Скудин мерным шагом донёс Эдика до кромки озера и зашвырнул,как тряпочного, в чёрную недвижимую воду. Траектория полёта, если смотреть сберега, прошла повыше низко стоявшего солнца, так что пожелание «орлёнка»сбылось. Следом в озеро полетел агрегат караоке. «Завтра выясню, кто…»

Учёные между тем облегчённо вздохнули, радуясь благолепнойтишине, и включили компьютер. Подоткнув кабель, «скачали» из камеры снимки,стали просматривать… И в какой-то момент у всех троих натурально отвалилисьчелюсти. На десятке ярких, с великолепным разрешением, цифровых фотографий былозапечатлено практически одно и то же – огромный камень, буйная растительность,четыре человеческие фигуры… а рядом – протянувшаяся по земле тень какого-тосущества. Огромного, в остроконечном капюшоне.

Что-что, а интуиция Скудина до сих пор не подводила…

– А-а-а!..

Евгений Додикович Гринберг истошно закричал и проснулся.Рывком сел на кровати и, тяжело дыша, принялся искать сигареты.

– Ну блин, ну блин, ну блин! Вот сука…

Он говорил ещё многое, но вышеприведённые слова былиединственными, которые стерпит бумага. Охрипший голос капитана Грина срывался,по обнаженной спине струился противный холодный пот. Кто хорошо знал Женю, тотподтвердил бы, что довести его до подобного состояния было задачей не изпростых.

– Oh Eugen… – Лежавшая рядом мисс Айрин сготовностью открыла глаза, хищно блеснувшие в полутьме, и потянулась кГринбергу под одеялом. – You awoke for the pleasure of taking me beforethe new day breaks? Oh come here, my stallion, my baby…[128]

– He сейчас, дорогая, не сейчас… – содрогнувшись,«Юджин» быстро, словно по тревоге, оделся и выскочил из палатки – под её кровомему почему-то катастрофически не хватало воздуху.

Дело в том, что с некоторых пор Евгения Додиковича взялисьодолевать ночные кошмары. Точнее говоря, один и тот же кошмар, с неотвратимойнеизбежностью повторявшийся из ночи в ночь. Во сне нелёгкая заносила Гринбергав горную расщелину, обрамлённую чёрными базальтовыми скалами (Женя поразился быеё сходству с долиной Холодное, если бы в своё время не отвертелся от походатуда). Расщелина был входом в саамский ад, глубинное царство ужасногоРото-абимо, властителя страны, где злых людей ждут невероятные муки. «Шоломалейхем, генерал», – говорил Гринбергу владыка ада и, подмигиваяединственным кроваво-красным глазом, вёл его на экскурсию по своим владениям.Весьма обширным, к слову сказать.

Древние евреи жили в раскалённой пустыне. Оттого вбиблейском аду всюду огонь и сера, сера и огонь и ещё, наверное, кипящийсамородный асфальт. У саамов, жителей холодного Севера, в преисподнейсвирепствует запредельный мороз. И, уж конечно, народная фантазия, как-топроникшая в сновидения Гринберга, по поводу наказаний никакого удержу неведала.

В просторных гротах оборотни-талы сдирали с грешников шкуры.Упыри-равки железными зубами грызли им кости. Кто-то медленно тонул в глубинеозёр и мёрз в холодных водах, пока сердце не превращалось в хрупкую ледышку. Еёпотом дробили на куски каменной пешней. Кто-то жалобно стонал, придавленныйскалой. Кто-то волочился по торосам, привязанный к керёже[129]за самый уязвимый член, – страшные крики, кровавый след на снегу… Однакогромче всех вопили трусы и предатели. Голые, посиневшие от стужи, они обнималиледяные столбы, к которым были привязаны. Их стегали железными хвостами ивсячески терзали страшные земляные люди – огромные, косматые, с большимиветвистыми, словно у оленей, рогами…

Обширное было хозяйство у Рото-абимо. И всюду, сколько виделглаз, всё одно и то же – муки, стоны, кровь…

«Ну, генерал, куда желаем, однако? – ласково вопрошалЕвгения Додиковича саамский Нечистый. И, не дожидаясь ответа, под громовой,словно горный камнепад, хохот делал знак когтистой лапой. – Алле! Ал!»

Сейчас же к бедному Гринбергу подбегала какая-то нежить.Срывала с него генеральский мундир, потом исподнее… И голого, беззащитного, нопочему-то с татуировкой «кишен мирен тохес» на груди, волокла в пещеру. Чтопроисходило в пещере, Женя не видел, только слышал несущиеся оттуда истошныевопли, мало похожие на человеческие…

На этом месте Гринберг обычно вскакивал как подброшенный. Ибольше уже заснуть не мог. Спасибо тренированной психике хоть за то, чтовыдёргивала его из сна, когда тот делался уже вовсе невыносимым…

Так прошла неделя. Грин потерял аппетит, осунулся, стал сужасом ждать приближения очередной ночи – и, естественно, сделался холоден самериканкой. Какая любовь, если каждую ночь мерещится чёрт (вот именно, чёрт!)знает что!

Мисс Айрин отреагировала незамедлительно. Вначале закатилаДодиковичу сцену ревности, обвинив его в измене ей, любимой, с этой толстозадойкаракатицей Виринеей. Потом подстерегла мывшегося в озере Борю Капустина и какбы невзначай, но очень интимно прижалась к нему:

– Excuse me,[130] это не вы сидели сотцом Брауном в одной яме с дерьмом? Oh, what an adventure![131]Может, вы мне расскажете поподробней как-нибудь вечером? Моя палатка третья,если считать от клозета…

Купалась мисс Айрин, сами понимаете, «топлес».

– Слушай, Жень, тут такое дело, – сказал КапустинГринбергу за ужином. – Слышь, твоя американка ко мне клеится. Ты бы далей, что ли, в рыло как следует. Чтобы знала, как вести себя в приличномобществе. Не в Чикаго, чай…