— Это такая уродливая рыбина, — объяснила Игнатия. — Когда-то осетры были основной пищей нашего народа, как бизоны у наших южных соседей. Они до сих пор водятся в больших северных озерах и реках.

— Хорошо, — сказал Лароуз. — Так это конец?

— Нет.

Эти два мальчика отправились бродить по свету. Случайно младший отстал и оказался совершенно один.

— Теперь я должен превратиться в волка, — сказал малыш.

— Это интересно, — проговорил Лароуз. — Просто стать волком.

Когда старший брат нашел его, они снова пошли вместе. Старший брат стал героем, который умел делать много разных вещей. В некоторых местах он известен как Вишкетчахк[230], в других как Нанабожо[231]. Есть у него и другие имена. Он был глупый, но одновременно и очень мудрый, и его младший брат-волк всегда следовал за ним. Он создал первый народ, анишинаабег[232], первых людей.

— Ха, — хмыкнул Лароуз. — Так в чем же мораль?

— Мораль? В наших историях ее нет!

Игнатия раздраженно надула щеки.

— Это так называемая «история происхождения»[233], — вставила Малверн, тоже раздраженным тоном.

— Типа, ну как Бытие, — добавила Игнатия. — Но в наших историях говорится и о многом другом. Например, о том, как маленькая ондатра создала землю.

— А наш Нанабожо — он как их Иисус, — сказала Малверн.

— Вроде как Иисус, — подхватила Игнатия. — Но всегда пукает.

— Значит, катящаяся голова подобна Деве Марии? И вся эта история похожа на то, о чем говорится в Библии?

— Можно сказать и так.

— Значит, наша Мария и есть катящаяся голова.

— Катящаяся голова была порочной, — возразила Игнатия.

— Мы такие крутые, — восхитился Лароуз. — Вот это была гонка. Ведь голова могла поймать братьев. Каждый из них мог упасть и шмякнуться об землю. Так, что дух отлетел бы от тела.

— Речь идет о преследовании, — произнесла Игнатия, после чего надолго припала к кислородной маске. — Нас всех в этой жизни преследуют. Католики думают, будто нас преследуют черти и первородный грех. Но на самом деле нас преследует то зло, которое нам причинили в этой жизни.

— Это называется «психологическая травма», — перевела Малверн.

— Спасибо, — отозвалась Игнатия. — Нас преследует то, что мы делаем с другими, а затем, в свою очередь, то, что они делают с нами. Мы вечно оглядываемся на прошлое или беспокоимся о том, что произойдет в будущем. А у нас есть только вот этот малюсенький миг. Ой, он ушел!

— Кто ушел?

— Нынешний миг. Ой, снова ушел.

Игнатия и Марверн потешались, пока Игнатия не принялась ловить ртом воздух.

— Ой! Ой! Ну и скользкий же он!

— Кто ушел? Нынешний миг.

— Ой, — рассмеялся Лароуз. — Он ускользнул!

А потом, вот так просто, Игнатия умерла. Она окинула присутствующих светящимся взглядом, а затем ее ноги рывком выпрямились. Голова запрокинулась. Челюсть отвисла. Малверн наклонилась и рукой опытной медсестры пощупала пульс на шее Игнатии. Затем Малверн посмотрела в сторону, нахмурилась в ожидании, сняла наконец руку с шеи Игнатии, приподняла ее челюсть и закрыла усопшей глаза. Потом она взяла руку Игнатии в свою.

— Возьми другую руку, — велела Малверн Лароузу. — Она отправляется в путешествие. Запомни все, что я скажу. Когда-нибудь говорить это придется тебе.

Малверн разговаривала с Игнатией, давая ей наставления о том, как сделать первые шаги, как посмотреть на запад, где найти дорогу и как не взять с собой кого-нибудь другого. Она сказала, что все очень любят Игнатию, даже сама Малверн, которая никогда ей этого не говорила. Они долго держали руки Игнатии, тихо и молча, до тех пор, пока ее руки не похолодели. Тем не менее Лароуз чувствовал ее присутствие в комнате.

— Она пробудет здесь еще некоторое время, — сказала Малверн. — Пойду поищу ее друзей, чтобы они тоже могли попрощаться. А ты теперь иди домой.

Лароуз положил руку Игнатии на подлокотник кресла. Он надел куртку, вышел из комнаты, прошагал по коридору, затем миновал двойные входные двери и оказался в объятиях темно-синего морозного вечера. Огни были окружены ореолом. Лароуз договорился встретиться с матерью в школе и потому двинулся вперед по гравийной дороге. Холодный ветер обтекал его и через ворот проникал под куртку. Уши мерзли, но он не поднимал капюшон. Лароуз пошевелил пальцами рук, спрятанных в карманы. В нем накопилось слишком много ощущений, чтобы перечувствовать их все сразу, и каждое, как только он обращал на него внимание, тут же ускользало в прошлое.

* * *

Картина преступления, запечатленная на стене Ромео, медленно приобретала отчетливые очертания. Одни ее детали выступали вперед, другие отходили на задний план. У телевизора Ромео пропал звук, но это его не волновало. Он только смотрел, как двигаются губы людей на экране, и читал скрытые титры[234]. Это было даже лучше, потому что голоса говорящих и ударения, которыми они выделяли определенные слова, могли исказить ход его мыслей. Ему по-прежнему нравились слова «желтый пирог» и непостижимое название места, где тот был произведен. Нигер![235] Но эти слова уже были в прошлом. Листва облетела с деревьев. По мере того как яркие краски октября сменялись ледяной темнотой ноября, страшные разговоры об оружии массового уничтожения звучали все чаще и чаще.

Какая ерунда! В Северной Дакоте люди постоянно живут по соседству с оружием массового уничтожения. Неподалеку от шоссе, ведущего к его дому, хранится ракета «Минитмен»[236]. Она находится в подземной шахте, отмеченной только квадратной гравийной насыпью с идущей по верху сетчатой изгородью. Вы проходите мимо, удивляясь, кто это там сидит внизу, в глубине, в одиночестве, безумно вглядываясь в экран, как сейчас, уставившись на губы Кондолизы Райс, делает Ромео, как никто другой знающий, что перед ним голодная женщина, которая строго контролирует свои аппетиты. Эта женщина настолько умней всех окружающих мужчин, что она играет ими, перебирая, словно клавиши рояля, своими музыкальными руками. Даже волевой Чейни[237] с его отвратительными зубами — у него, должно быть, миллионы, так почему бы ему не сделать новые зубы? — даже Чейни в мыслях — ее раб. Он этого не знает, но так и есть. Ее глаза сверкают. Рот темно-красный, как кровь. У нее нет чувств ни к одному человеку. Она всех съела. Говорит о винтовках. О дымящихся «пушках».