– По-моему, это вон та шаланда, как раз на траверзе старогобольшефонтанского маяка, – сказал Петя, с особенным удовольствием произносяслова «на траверзе».

– Не, – сказал Гаврик. – У Акима Перепелицкого шаландаярко-голубая, недавно покрашенная, а эта облупленная.

– Верно.

– Не верно, а так точно.

– Стой! Вот она!

– Где ты видишь?

– Напротив Золотого Берега, ближе сюда, ярко-голубая.

– Не. У нее новый кливер, а у Перепелицкого латаный.

– Когда они обещали прийти?

– Как солнце сядет, так и придут.

– Солнце уже село.

– Еще чересчур светло. Пускай трошки стемнеет.

– А может, совсем не придут?

– Шутишь, брат! Это дело партийное.

И мальчики продолжали с напряжением всматриваться в море.

А дело заключалось в том, что недавно в Одессу тайно приехализ-за границы, из Кракова, представитель Центрального Комитета с директивами отУльянова-Ленина относительно выборов в Четвертую Государственную думу. Вот ужев течение недели этот представитель делал доклады о политическом положении,каждый день выступая на районных партийных собраниях. Сегодня его ждали нахуторке. Для большей осторожности его должен был привезти с Ланжерона на своейшаланде молодой рыбак Аким Перепелицкий.

Облака понемногу гасли. Море темнело. Яхты прошли мимо искрылись из глаз. Рыбачьих парусов стало заметно меньше. Далеко в Аркадии, нагулянье, играл духовой оркестр, и ветер приносил оттуда звуки труб и глухие вздохитурецкого барабана. А шаланда Акима Перепелицкого все не показывалась.

Вдруг Гаврик ее увидел:

– Вот она, вот!

Парус показался совсем не там, откуда его ждали. Шаландуждали со стороны Ланжерона, а она подходила со стороны Люстдорфа. Вероятно, изпредосторожности Аким Перепелицкий сначала провел ее далеко морем до самогоЛюстдорфа, а уже там повернул назад, к даче Ковалевского. Теперь шаланда быласовсем близко. Ее гнал попутный ветер, и она, прыгая с волны на волну, быстробежала прямо к берегу.

В шаланде находились двое. Один, развалившись на корме,держал под мышкой румпель. Это был Аким Перепелицкий, и Петя его сразу узнал.Другой небольшой, коренастый, в старой полосатой тельняшке под брезентовойрыбацкой курткой, босой, в штанах, засученных до колен, – сидя согнувшисьверхом на борту, проворно, сноровисто развязывал морской узел кливер-шкота. ИПетя его узнал не сразу.

Пока мальчики сбежали с обрыва, паруса уже были спущены,руль снят и брошен на корму, киль поднят, и шаланда, по инерции царапая дномгальку, врезалась в берег.

Как и полагалось по неписаным законам Черного моря, Петя иГаврик сначала помогли вытащить тяжелую шаланду на берег, а уже затемпоздоровались с гостями.

– Тю! Дядя Жуков! – совсем по-детски воскликнул Гаврик,пожимая руку уполномоченному Центрального Комитета. – Побей меня бог, я так идумал, что это непременно вы!

Жуков некоторое время всматривался в лицо Гаврика.

– А! – наконец сказал он. – Теперь, братишка, и я тебяпризнал. Ведь это ты меня, никак, лет семь тому назад вытащил из воды противдачи «Отрада»? Так и есть! Ишь как вырос! А дедушка-то, а?.. Хороший былстаричок, симпатичный. Ну, царство ему небесное. Помнится мне, все молилсяугоднику Николаю, но, как видно, так ни до чего хорошего и не домолился… Теньдавнего воспоминания пробежала по лицу Родиона Жукова. – Тебя как звать-то? Яуж, признаться, и забыл.

– Гаврик. Черноиваненко по фамилии.

– Черноиваненко? Стало быть, родственник ТерентияСеменовича?

– Родной брат.

– Скажи пожалуйста! То-то, я смотрю, вы оба по одной дорожкеидете.

– Дядя Жуков, а ведь я вас тоже хорошо знаю, – жалобносказал Петя, который не мог перенести, что все внимание уполномоченногоЦентрального Комитета сосредоточилось на Гаврике. – Я вас знаю даже еще раньше,чем он. Когда вы прятались в дилижансе, помните? А потом – на пароходе«Тургенев»…

– Да что ты говоришь! – воскликнул весело Жуков. – Сталобыть, мы с тобой тоже старые друзья, коли не врешь!

– Святой истинный крест! – с жаром сказал Петя иперекрестился. – Даже Гаврик может подтвердить… Гаврик, подтверди дяде Жукову,что это я носил патроны на Александровский проспект!

– Верно, – сказал Гаврик.

– А год назад я вас в Неаполе видел. Вы еще были тогда сМаксимом Горьким. Скажете – нет?

Жуков посмотрел на Петю.

– Верно! – воскликнул он. – Теперь припоминаю. На тебе былафлотская фланелька, верно?

– Верно, дядя Жуков, – сказал Петя и гордо посмотрел наГаврика. Видал?

– Только вы вот что, братцы, – строго сказал Жуков. –Забудьте, что меня кличут дядей Жуковым. Был Жуков, да весь вышел. Теперь яВасильев. Запомните. Повторите.

– Васильев, – в один голос сказали Петя и Гаврик.

– Так и держать!.. Ну, а тебя как звать? – обратился он кПете.

– Петя.

– Сын того самого учителя, – пояснил Гаврик.

– Чую, – сказал Жуков, подумал и решительно прибавил: – Нутак что ж, не стоит терять время. Пойдем, что ли… Как там народ, собрался?

– Давно уже, – ответил Гаврик.

– Дорога чистая? А то я в Кракове дал честное слово, чтобуду себя соблюдать осторожно, как гимназистка.

– Нет, кругом все аккуратно, – сказал Гаврик.

Родион Жуков взял из шаланды круглую корзинку, полнуюскумбрии, и поставил себе на голову, как заправский рыбак, идущий со своимуловом по дачам.

– Богато нарыбачили! – сказал Гаврик с уважением.

– За один раз всю корзину на серебряный самодур! – засмеялсяЖуков, подмигивая Акиму Перепелицкому.

Аким Перепелицкий, молодой, красивый, с чубом на глаза, сленивой грацией взвалил на плечо весла, и они стали подниматься по обрыву.